очень нудно 
70 
– Ой! Прошу прощения, господин кон… брат Гып! – Тапри немного опомнился.
– Геп! Ты каким местом слушал?!
– Виноват, брат Геп!
– Не «виноват», а «премного опечален», или, там, «сожалею». Ты же монах, а не солдат, не забывай.
– Слушаюсь!.. Тьфу! Не забуду, брат… Геп!
– Вот так-то лучше, – благосклонно кивнул цергард, и спросил Гвейрана. – А что, трудно жить под чужим именем?
– Поначалу, – уклончиво ответил тот, искренне сочувствуя бедняге-адъютанту, чьё новое имя одинаково глупо звучало на обоих языках.
– И ещё. Не забывайте, что теперь главный среди нас брат Меран, и мы должны вести себя соответственно. Меран, как старший, приказывает, Геп и Пупа подчиняются.
Определённо, что-то разладилось в мозгах Тапри от сильных переживаний, он никак не мог прийти в себя. Пробормотал задумчиво, ни кому конкретно не обращаясь:
– Как же мы станем ему подчиняться, если он пришелец из космоса? Так не должно быть, чтобы Верховный цергард подчинялся пришельцам! Это неправильно.
– Да тьфу! – потерял терпение упомянутый Верховный и решил с ошалевшим своим адъютантом пока не общаться вовсе. Пусть парень придёт в себя, надо дать ему время…
Решение оказалось правильным. Эйфория постепенно пошла на убыль, и к началу второго заката тот вновь стал прежним, вполне адекватным агардом Тапри… Или, если угодно, братом Пупой.
Тем более, что быть «главным» «брат Меран» отказался сам. Он решил так: пусть они с братом Пупой, как договаривались, прилюдно изображают молчальников по обету – меньше опасность сболтнуть лишнее. А все необходимые переговоры возьмёт на себя «брат Геп», как лицо наиболее подготовленное и осведомлённое в вопросах религии. Было это предложение весьма разумным, и господин цергард не стал возражать.
Двадцать с лишним лет войны это долгий срок. От города, по территории которого не раз и не два проходила линия фронта, почти ничего не осталось. Точнее, от поверхностной его части. Руины здесь никто не разбирал, постройки не восстанавливал – какой смысл, если неизбежно разбомбят вновь? Всё живое ушло под твердь. Как и новая столица, Камр был выстроен на скальном массиве, в топь канули лишь западные его окраины – бывшие фабричные кварталы. Вся остальная площадь решением специальной комиссии была признана пригодной для проживания, и разрешения на переселение горожанам перестали выдавать. Запертое будто в лагере или гетто, лишённое нормального жилья, население гнездилось по подвалам, бомбоубежищам и старым катакомбам в той их части, что ещё не была затоплена водой. У всякого, кто впервые приезжал в Камр из регионов более благополучных, невольно возникал вопрос: зачем вообще, чего ради продолжают жить на свете эти семьдесят тысяч человек (всё, что осталось от полумиллионного города)? Измученные беспросветностью, голодом, болезнями и страхом, почти утратившие цивилизованный облик люди влачили жалкое, полуживотное существование, весь смысл которого сводился к добыче пропитания и отчаянному, бездумному удовлетворению основных инстинктов. И хотя радиационное заражение местности было слабее, чем в том же Арингоре или Круме, «детей болот» и иных мутантов в Камре рождалось втрое больше среднего по стране. Большинство из них умирало, не прожив и года, те же, кому удавалось пережить тринадцатилетний рубеж, шли на близкий фронт «пушечным мясом». Государство не позволяло им взрослеть – зачем Федерации столько больных и неграмотных уродов? На фронте же они погибали очень скоро, но воевать шли охотно, некоторые даже годы себе прибавляли. А всё ради скудного солдатского пайка, казавшегося им воплощением изобилия и счастья: «хоть наесться от пуза напоследок, узнать, какая она бывает сытость»…
Страшное это было место – прифронтовой город Камр, особенно для тех, кто владел хоть каким-то имуществом. Здесь по ночам сновали серые тени: одичавшие и опустившиеся горожане готовы были идти на убийство за самую малость: кусок хверса, тряпку поновее, сапоги поцелее… Понятие морали и законности давно умерло, они даже не понимали, что это плохо, они по-детски радовались удаче, оплаченной чьей-то жизнью, и кровавыми своими трофеями искренне гордились…
Военных они не трогали из животного страха, только самые отчаянные решались стянуть что-нибудь поблизости от казарменных подвалов – часовые стреляли на поражение. Но одиноким монахам на снисхождение рассчитывать не приходилось.
70 
