очень нудно 
106 
– Прощаться? Никогда! До свидания, в крайнем случае! Я вернусь и…
– Нет! Это опасно, и я запрещаю тебе даже думать об этом. Ты забываешь, что ты сама ссыльная! Мне необходимо по меньшей мере быть спокойным за тебя.
– Ты не хочешь снова увидеть меня? – пожаловалась она, готовая заплакать.
Он нежно поцеловал ей кончик носа, затем глаза, губы…
– Дурочка! Да я бы все отдал, чтобы снова увидеть тебя… и ты осталась со мной! Но я должен проявить мудрость за двоих, хотя бы теперь, потому что дело идет о твоей жизни!
– Не больше четырех минут! – раздался от двери голос консьержа. – Надо спешить!..
Тогда, собрав все свое мужество, Марианна после последнего поцелуя оторвалась наконец от Язона. Она бросилась к двери, когда Видок удержал ее за руку и прошептал:
– Вы знакомы с персидскими поэтами, сударыня?
– Н…нет! Но…
– Один из них написал примерно так: «Полный тоски, никогда не теряй надежду, ибо самый вкусный мозг в самых твердых костях…» Теперь бегите.
Она нерешительно взглянула на него, затем, послав воздушный поцелуй, поспешила к Дюкателю, как медведь в клетке топтавшемуся у двери.
– Скорей! – шепнул он, торопливо задвигая засов. – У нас не больше трех минут. Давайте руку! Бегом!
Оба устремились к лестнице, тогда как из глубины коридоров уже доносились размеренные шаги совершавших обход жандармов. В то же время тюрьма словно пробудилась от стука тяжелых подкованных сапог. Отовсюду доносились ругательства, проклятия, ужасные крики, создававшие впечатление, что за каждой из этих грязных дверей скрывался подлинный ад. Неприятный запах, ощущавшийся уже в камере Язона, здесь стал невыносимым, и Марианна, оказавшись во дворе, с наслаждением вдохнула ночной воздух. Теперь они шли спокойно, и консьерж заметил:
– Я думаю, что стаканчик чего-нибудь не помешает ни вам, ни мне, м’дам! Вы были просто белая, когда выходили, да и я перетрусил порядком!
– Простите, пожалуйста! Скажите, этот… Видок действительно беглый каторжник?
– Конечно! Надсмотрщики могут стараться изо всех сил, но никогда его не устерегут. Каждый раз он уходит у них между пальцами. Только он неисправим и опять попадается на каком-нибудь пустяке, который приводит его сюда. Но не бойтесь! Он не бандит, он никогда никого не убивал! Потом его опять посылают на каторгу. Он знает их все: Тулон, Рошфор, Брест. О, я думаю, это ему просто нравится. И сейчас все будет как всегда: его отправят туда… и он, выбрав момент, сбежит! И так и будет повторяться: тюрьма, суд, цепи и каторга, пока какому-нибудь нервному надзирателю не надоест, и он прикончит его!.. Было бы жаль, впрочем! Он неплохой парень!
Но Марианна больше не слушала его. Она перебирала в памяти каждое слово странного заключенного. Он говорил о надежде… и это было единственное, что ей следовало услышать, хотя Язон о ней не вспомнил. Более того, он с ужасающим спокойствием смирился с любым наказанием, раз оно пойдет на пользу его родине.
«Он не умрет! – подумала она. – Я не хочу, чтобы его убили, и он не умрет! Если суд приговорит его к смерти, я пробьюсь к Императору, и он подарит мне его жизнь».
Только это имело значение. Даже если спасение окажется медленной смертью, которой называют каторгу. До сих пор она считала ее своеобразным преддверием ада, откуда не выходят живыми. Но этот человек, Видок, был живым доказательством противного. И она прекрасно понимала, что, если Язон будет жить, она, Марианна, посвятит всю свою жизнь избавлению его от несправедливого удара судьбы. Всеми силами она старалась теперь побороть страх и тоску. В ней не осталось ни единой клеточки, которая не принадлежала бы Язону, но отныне ее укрепляло сознание, что и Язон принадлежит ей и только ей. Потому-то никогда раньше она не испытывала такого воинственного пыла, даже когда со шпагой в руке требовала у Франсиса Кранмера удовлетворения за ее поруганную честь. Страстность старой овернской крови и непримиримое упорство крови английской, смешавшиеся в ней, наделили ее всеми воинственными достоинствами тех женщин, от которых она произошла и которые оставили в истории неизгладимые следы их любви и мести: Агнесса де Вантадур, отправившаяся в Крестовый поход, чтобы отомстить неверному возлюбленному, Катрин де Мосальви, сто раз рисковавшая жизнью ради супруга, Изабель де Монсальви, ее дочь, нашедшая счастье среди ужасов войны Алой и Белой розы, Лукреция де Гадань, с оружием в руках отбивавшая свой замок Турнель, Сидония д’Ассельна, как мужчина сраженная во время Фронды, но любившая за десятерых, и многие другие! Как далеко ни проникала Марианна в историю женщин ее семьи, она всюду находила одно и то же: орудие, война, кровь, любовь. Менялись только судьбы. Но, следуя за консьержем Лафорс по ведущему к его обиталищу сырому коридору, она чувствовала, что согласна принять на себя тяжкое бремя этой наследственности, что она признает себя дочерью и сестрой всех этих женщин, ибо она обрела наконец «свою» побудительную причину для борьбы и особенно для жизни. Отсюда и отсутствие грусти и горя, а вместо них возбуждающее ощущение счастья и торжества, родившееся в те страстные минуты, и полное душевное спокойствие. Все стало простым и ясным! У них с Язоном одна душа, одна плоть. Если умрет один, другая последует за ним… и этим все сказано!
106 
