71 
Но вот я почувствовал, что мой жизненный путь на земле близится к концу. Халькатле в то время было восемнадцать лет. Передать клад и волшебный корень мне было некому, и досталось все это Халькатле для добрых или злых дел. На этом я кончаю рассказ.
Теперь Тула вынуждена была пригласить продолжить историю Хальварда, сына Ивара и Сигни. Однако она предпочла пригласить первой Халькатлу. Она знала, это тупиковая ветвь рода. И Тува поняла, что ее прежние женские мечты были пустым звуком, ее линия жизни тоже тупиковая.
— Высший Совет вызывает Халькатлу!
Наконец все увидели ее.
Очень молодую девушку, своенравную, желтоглазую и ужасно одинокую. Да, именно одиночество было характерной чертой Халькатлы, пришедшей из древности.
— Я уже говорила вам, что моя жизнь удивительна, — начала она говорить агрессивным тоном. — И сейчас я расскажу вам о ней. Место мое вовсе не среди вас. Это вам понятно. И все же я сейчас здесь и больше всего на свете хочу быть одной из вас. Почему я пришла сюда, вы услышите позже.
В зале воцарилась полная тишина. Все чувствовали, что стоят перед чем-то удивительным.
Халькатла отнюдь не была красивой, скорее необыкновенно привлекательной. Светлая, с вьющимися волосами, обрамлявшими ореолом ее лицо и ниспадавшими вниз до талии. На ней было черное платье, перехваченное в лифе бечевкой. Если кто-нибудь и мог походить на колдунью, так это она.
— Да, я принесла много зла. Гораздо больше, чем стало известно моему милому деду Скрюму. О, мне доставляло радость терзать и мучить идиотов, живших в долине, тех, кто не принадлежал к роду Людей Льда. По отношению к преступникам, скрывавшимся от закона, я не испытывала никаких угрызений совести. Могу заверить вас, что им было гораздо горячее, чем, если бы они оказались в руках кнехтов фогда! С другими, кто досаждал деду Скрюму или мне, я поступала коротко, прибегая к черной магии, ибо она была моим орудием. Я владела ею по-настоящему.
— Но вот дед умер, — произнесла Халькатла голосом, полным горести и скорби. — Я осталась одна и лишилась его защиты. Тут на меня набросились те… дьяволы!
Может, выражение неправильное в устах человека, который сам был более сатанинским, чем все остальные, но слушатели поняли ее гнев.
— Меня выгнали из деревни, — мрачно произнесла она. — Пришлось искать место для жилья в глуши. Пищу искать по гумнам или воровать из кладовых и сараев, которые и так были пусты. Люди охотились за мной все время…
— А ты знала о сосуде Тенгеля Злого с черной водой? — прервала ее Тува.
Халькатла взглянула на нее своими печальными бунтарскими глазами.
— Мне рассказывал дед, который слышал от своего отца, что Тенгель Злой, якобы, спрятал что-то подобное в горной глуши, окружавшей деревню. Но я никогда не хотела и не осмеливалась отправиться на поиски сосуда. Да и зачем мне он? — с разительным отчаянием в голосе она воскликнула: — Я ведь была всего лишь человеком, которого никто не понимал. Я испытывала страстное желание иметь кого-нибудь рядом с собой, кто обладал бы мной и радовался моему присутствию. И кто мог бы любить меня. Но кто беспокоился о Халькатле, об этой дикой девушке? Я слышала, как кричали дети: «Берегись, она опасна!» И от этого я становилась еще опаснее. Не естественно ли это?
Никто не ответил ей. Но она прочла в глазах присутствующих, что ее понимают. Особенно Тува.
Взволнованная Халькатла смущенно улыбнулась ей.
— Да, я мечтала стать любимой. Любимой юношей, когда наступит мое время. Сознательно стремилась я к домам и смотрела на молодых людей, собиравшихся группами по четыре-пять человек. Я слышала их смех, наблюдала их нелепые попытки сблизиться друг с другом, ухаживать друг за другом. Я считала их неописуемо смешными и все же дико хотела быть вместе с ними. Однажды я вышла… И тут же смолкло их глупое хихикание, они мгновение смотрели на меня, а затем разбежались. Каждый своей дорогой, каждая в свой дом. И тогда я их возненавидела. А на того из юношей, с кем мне больше всего хотелось быть, я наслала болезнь. Нарыв в горле. Нарыв распространялся, я могла легко задушить его на расстоянии, но я так устала от всего. Человек устает от ненависти, вам это известно?
И ей довелось услышать, что многим в зале знакомо такое чувство.
В крайнем отчаянии она, зарыдав, сделала глубокий вдох.
— Даже во мне крылся избыток любви. Впрочем, любви ли? Сомневаюсь, что другие могли бы назвать этим словом мою страсть. Но мне никогда и никому не доводилось отдавать свою искаженную любовь.
71 
