очень нудно 
96 
– Здравствуй, вечно одинокая женщина! – сказал Долбушин, подходя к ней.
Лиана сдула со лба курчавую прядь. Сегодня она еще больше была похожа на Зинаиду Гиппиус с известного портрета. Только голова еще курчавее, а ноги еще решительнее.
– Не вижу повода для веселья. Я бедная женщина! Забочусь о себе сама! – строго сказала Лиана.
Шутки она понимала исключительно во внерабочее время. Сейчас же считала себя на работе.
– По-моему, ты хорошо справляешься.
– Возможно. Но когда женщина долго заботится о себе сама, она или необратимо добреет, или резко звереет. Причем переходы часто самые непредсказуемые… Но хватит обо мне! А то я войду во вкус и почувствую себя нужной. Вас не узнать, Альберт Федорович! Вам хочется подать копеечку!
– Это еще успеется. – Долбушин придвинул ногой стул и сел, прочно разместив между коленями зонт. – Как наши дела? Что с Андреем?
– Задето легкое. Не исключено, что у сустава будет ограниченная подвижность. Но, в целом, тьфу-тьфу… – Она поискала глазами обо что постучать.
Долбушин кивнул.
– Хоть один камень с плеч. Про Белдо не спрашиваю. Примерно догадываюсь. Что Гай?
– Бодр. Руководящ.
– И чьими руками он водит?
Лиана Григорьева любовно посмотрела на свою узкую ухоженную ладонь, давая понять, что ее рука в число этих рук не входит.
– А Тилль? – спросил Долбушин.
– Тилль в больнице у сына. Пригласил столько светил, что они фактически стали темнилами. Жутко мешают друг другу. Один назначает лекарство, другой тотчас его отменяет. Кроме того, врачи запуганы насмерть: в палате полно охраны. Если с такой заботой парень выживет, это будет чудом.
Долбушин нахмурился. Радоваться чужому горю – накликать собственное.
– Жаль мальчишку. Что с ним? Авария?
– Ранили из арбалета.
Кто ранил, Лиана не сказала, а Долбушин не расспрашивал. Придвинув солонку, он ковырял зубочисткой мокрую, камешками слипшуюся соль.
– Меня еще ищут?
– И очень активно. Раз Тилль начал варить кашу – теперь ему надо ее доваривать, иначе его решения обесценятся. Если бы Гай сказал «стоп», Тилль бы остановился, но он пока молчит.
Некоторое время оба смотрели в окно, где большая понурая дворняга внимательно нюхала колесо ярко-красного спортивного автомобиля.
– Твоя машина? – спросил Долбушин.
– Моей сестры. Вы сказали, чтобы я была осторожна. Я была осторожна, – сказала Лиана Григорьева. В голосе у нее слабо зашевелилась надежда на благодарность.
– Красивая машина. Какая марка?
– Не почтовая точно. Я отличаю их по цвету. Но колеса крутятся быстро, хотя по пробкам это неважно, – ответила Лиана.
Одна из официанток принесла стакан, в котором, постепенно сливаясь с водой, плавал растворимый кофе. Темно-синий, с серебрянными звездочками ноготь ковырнул блюдце.
– Я заказывала кофе, а не бульон! Вы хотите, чтобы я это пила? – вежливо уточнила Лиана Григорьева.
Официантка ничего не хотела. Ей было все равно: выбулькает эта дамочка кофе себе в желудок или утопится в стакане. Она пожала плечами и перешла к соседнему столику. При ее приближении один из ветеринаров быстро спрятал бутылку под брючину, натянул на нее носок и, скрывая смущение, громко сказал:
– А вот крысу хоть оперируй, хоть не оперируй. Если ей надо сдохнуть – она сдохнет!
Другие будущие ветеринары шумно с ним согласились, выдыхая в ладошки.
– Кошмарное место! Фактически притон! – с ужасом сказала Лиана.
– Разве это притон? – Долбушин помнил это кафе со времен студенчества и уважал его за неизменность. К тому же шансы встретить тут кого-то из знакомых минимальны.
– А кто управляет нашим фортом? – спросил Долбушин.
Лиана Григорьева достала пудреницу и скромно посмотрела на себя в зеркальце.
– Вы знаете наших. Проще руководить тысячей павианов, чем десятью интеллигентами. Все эти улыбочки, полуулыбочки, пожатия плечиками, глаза, полные всемирной скорби… Прикрикнешь – вздрагивают. Забудешь лишний раз улыбнуться – смертельно обижаются. Расслабишься – мгновенно виснут на шее и поджимают ноги. Какое уж там руководство? По этой причине они и вам не помогают: разбились на партии и тихо ненавидят друг друга.
Долбушин улыбнулся.
96 
