71 
— Теперь ты сам можешь убедиться в том, как мы были не правы, ничего не рассказав Эскилю о Туле, Хейке! Мальчику ничего не известно! Так вот, с помощью той флейты, которая была у нее, она могла пробудить к жизни Тенгеля Злого. И теперь наш злобный предок пытается сделать то же самое: заставить Хейке поиграть на флейте, чтобы разбудить его.
— Я и не думал этого делать! — сердито возразил Хейке. — Ты сошла с ума!
— Но ведь в мире имеется столько флейт! — возразил Эскиль. — Почему же именно эта…
— Потому что та флейта, которая была у Тулы, оказалась испорченной, заколдованной. Скорее всего, эта тоже заколдована, раз она оказалась среди реликвий Людей Льда. Принес ее, Эскиль! И брось ее в огонь!
— Не делай этого! — закричал Хейке.
Между тем Сольвейг уже подбежала к фаэтону и, порывшись под сиденьем, нашла флейту. Но она тут же выпустила ее из рук, закричав от боли.
— Она жжется! — прошептала Сольвейг, широко раскрыв глаза. Хейке злорадно захохотал.
И только тут Эскиль очнулся от оцепенения. Пока Хейке пытался высвободиться из пут, Эскиль схватил флейту, несмотря на боль, и бросил ее в огонь. Он промахнулся, но это его не смутило. Хейке дико протестовал, но Эскиль не обращал на это внимания. Он снова подбежал к флейте, схватил ее рукавом куртки, чтобы не обжечься, и на этот раз флейта оказалась в огне.
Куртка Эскиля загорелась, и Сольвейг принялась поливать его водой из деревянного ведерка. Тем временем пламя костра взметнулось вверх и обхватило березу.
— Сделай что-нибудь, Хейке! — воскликнула Винга.
Пламя погасло так же быстро, как и взметнулось вверх. Все дрова сгорели, но флейта была цела и невредима среди кучи пепла!
Все уставились на нее.
— Теперь мы знаем, что это такое, — сквозь зубы произнесла Винга. — Хейке… тебе известно, что никто из нас, кроме тебя, не обладает колдовской силой. Ясно, что Тенгель Злой тоже об этом знает, поскольку он выбрал именно тебя. Если бы он, к примеру, заставил бы Эскиля выполнять его приказы, ты мог бы воспрепятствовать ему в этом. Тебя же никто защитить не может.
Лицо Хейке совершенно переменилось. Глаза его сверкали ненавистью к Винге.
— Не нужна мне никакая защита! — злобно воскликнул он. — Дай мне флейту! Развяжи меня!
— Шира! — в отчаянии воскликнула Винга, зная, что теперь только она может помочь. — Шира, я призываю тебя!
— Бесполезно, — презрительно, совершенно чужим, хриплым голосом, произнес Хейке. — Ты не способна ее вызвать!
Вцепившись в Хейке, Винга в отчаянии крикнула:
— Шира! Я взываю к тебе через Хейке!
— Отпусти меня, — прорычал он. — Отпусти… Я не зову тебя, Шира, она врет…
Но он ничего не мог поделать. Духи-защитники Людей Льда всегда приходили на помощь, когда нужно было защитить кого-то от Тенгеля Злого.
Хейке же пытался освободиться.
— Я не должен был… давать тебе… привязывать себя… — стонал он. — Если бы я знал… Эскиль! Попробуй поиграть на флейте! Попробуй! Ты ведь можешь! У тебя получится!
Голос его, наполненный ужасом, никто уже не узнавал. Этот голос не принадлежал Хейке.
Но Эскиль не слушал его. Он и обе женщины смотрели на остатки костра.
Они видели, как флейта крутилась на месте, двигалась туда-сюда, словно кто-то усилием воли пытался спасти ее. Но она была подобна пойманному зверю, который тщетно пытается освободиться.
Глаза их не были достаточно зоркими, чтобы видеть незримое, но они вдруг услышали испуганный крик Хейке:
— Нет, Шира! Не смей!
Флейта задрожала и замерла на земле. И на глазах у них флейта рассыпалась на куски, превратилась в пыль, которая тут же рассеялась, не оставив следа.
Хейке повис на веревках. Из груди у него вырвался всхлип, как только Тенгель Злой ослабил свою хватку.
И тогда Сольвейг показалось, что кто-то стоит перед ней с мягкой улыбкой на губах. И где-то в глубине своего сознания она услышала слова: «Это благодаря твоей смелости. Несмотря на страх, ты так много сделала для Людей Льда. Тебе удалось предотвратить великую опасность».
На зеленой лужайке стало совершенно тихо. Так тихо, словно они сами были частью бесконечного мирового пространства.
— Мама… — позвал Йолин.
Сольвейг, Эскиль и Винга подошли к нему. В последнее время мальчик был молчалив. Сольвейг боялась смотреть на него, думая, что ему стало еще хуже. Потому что эта поездка, которая должна была быть начало новой жизни для него и для нее, могла оказаться для него последней. Тяжелые перегрузки, езда по неровной дороге, яркий свет, невыносимый для его полуослепших глаз, вынужденное бодрствование — все это могло оказаться для него роковым.
71 
