Лёгкий, ненавязчивый романчик 
73 
Но он-то теперь знает, под каким именем ее зарегистрировали и в какой она палате. Все, что надо, он непременно выяснит. При этом видеться или разговаривать с ней, несмотря на его необъяснимое желание, не обязательно.
Саймон поднял глаза. В коридоре на расстоянии трех палат от него стояла большая, груженная подносами тележка. Соседняя палата была тоже закрыта, и Саймон, продвинулся немного вперед, прислонился к стене у двери и уставился глазами в пол, будто ожидая медсестру или лаборантку, зашедшую к пациенту.
Санитарка с тележкой проворно разносила подносы больным. Подтолкнув тележку вперед, она остановилась у палаты Дреа. Саймон поднял голову, приготовив вежливую улыбку, на случай если женщина на него посмотрит. Но она равнодушно скользнула по нему взглядом, словно его и не было. Медперсоналу не в диковинку посетители, жмущиеся к стенам.
Женщина взяла с тележки поднос, на котором, кроме апельсинового желе, фруктового сока, кофе и молока, кажется, больше ничего не было. Однако это все же еда, значит, Дреа кормят не через трубочку. Она в состоянии есть сама. Санитарка коротко стукнула в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее.
– Это что, еда? – послышался из палаты недовольный голос Дреа.
Женщина рассмеялась.
– Вам разрешили желе. Если ваш желудок с ним справится, завтра, возможно, получите картофельное пюре. Что доктор разрешает, то и приносим.
– Апельсиновое! – после непродолжительного молчания воскликнула Дреа. – Апельсиновое я люблю.
– Хотите две порции?
– А можно?
– Конечно. Всегда, когда захотите добавки, говорите мне.
– Ну тогда, конечно, хочу. Умираю, хочу есть.
Пока Дреа, занятая едой, разговаривала с женщиной из столовой, Саймон отлип от стены и быстрым шагом прошел мимо палаты, не поворачивая головы в сторону Дреа.
Некоторое время он шел, ничего не видя перед собой, и даже наткнулся на молодую женщину, которая вышла из палаты.
– Извините, – автоматически бросил он и, не взглянув на нее, прошел дальше.
Опомнился он только, когда оказался зажатым в дальнем углу переполненного лифта, хотя как в него сел, даже не помнил. И это он, который не только постоянно контролировал каждый свой шаг, но и успевал следить за тем, что делают окружающие, он, который, прежде чем войти в общественный туалет, изучал его со стратегической точки зрения, позволил себе так забыться. Он настолько погрузился в свои мысли, что не сознавал, что делает и куда идет.
На первом этаже он вышел. Однако поскольку спускался не на том лифте, что и поднимался, то очутился не у выхода из реанимационного отделения, а в главном фойе – грандиозном двухэтажном атриуме с живыми фикусами – гордостью больницы.
В каком-то оцепенении, плохо соображая, Саймон двинулся было к выходу, но вспомнил, что оставил арендованную машину на парковке перед входом в интенсивную терапию. Остановившись, он огляделся по сторонам, но никаких знаков, которые бы указывали туда путь, не заметил. Он всегда хорошо ориентировался, и интуиция подсказывала, что нужно идти налево по коридору. Именно это он и сделал. Саймон редко смеялся, но сейчас его разбирал смех. Он чувствовал облегчение, которое, словно шампанское, шипело и бурлило в крови, вызывая головокружение. Грудь сдавило, сердце глухо стучало в груди.
Но внезапно его глаз выхватил неприметную табличку на двери. Саймон остановился. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он открыл дверь и вошел внутрь.
Едва дверь закрылась, вокруг него сомкнулась тишина. Создавалось впечатление, что помещение имеет звукоизоляцию. Постоянный шум и суета больницы остались за порогом. Саймон словно попал в другое измерение. Секунду он неподвижно стоял, не зная уйти или остаться, но какое-то чувство удержало его. Саймон никогда не был трусом. И что бы ни случалось в жизни, а случалось всякое, он никогда не прятал голову в песок. Он не знал жалости ни к себе, ни к другим. В отличие от многих он не обманывался насчет себя, понимал, кто он есть на самом деле. Саймон не лгал себе, потому что ни своя, ни чужая жизнь особенной ценности для него не представляли. До настоящего времени. Пока он не встретил Дреа.
Комната тонула в полумраке. На стенах по обеим сторонам от Саймона висели бра, впереди красовалась панель из витражного стекла с подсветкой, окрашивая помещение в разные тона. В прохладном воздухе витал аромат свежесрезанных цветов – на столе стоял букет. Посреди комнаты выстроились в ряд три скамьи с мягкой обивкой, на каждой из которых уместилось бы человека три. Кроме Саймона, в комнате никого не было.
73 
