очень нудно 
42 
– Это важно, иначе я не стал бы тебя беспокоить.
– Я…
– Я только на минуту. Пожалуйста.
Она смотрела куда угодно, только не на него. Она понимала, что его решимость сродни твердости гибралтарской скалы. В тоне слышался намек на смирение, но за ним высилась индейская решительность многих поколений.
В конце концов она коротко кивнула и посторонилась. Лукас вошел в квартиру, и она закрыла за ним дверь. В прихожей внезапно стало тесно. Она находилась с ним под одной крышей не больше десяти секунд, а ей уже стало трудно дышать.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – хрипловато поинтересовалась она.
«Скажи «нет», скажи «нет»!»
– Да, пожалуйста. Ты моя первая остановка.
Она чуть не споткнулась по пути на кухню.
Почему у нее? Почему по пути домой он в первую очередь заехал к ней?
Она подошла к шкафчику за бокалами. Руки у нее дрожали.
– Содовую будешь? – спросила она.
– Да, отлично.
Она вытащила из холодильника банку и открыла ее. Газировка брызнула фонтаном. Эйслин быстро выдернула полотенце и неуклюже промокнула руку, вытерла столешницу. Неловкими движениями она открыла морозилку, выбила кубики льда и кинула их в бокал. И, только налив содовую поверх льда, она обернулась. И в замешательстве поняла, что смотрит ему в грудь. Она с удивлением осознала, что Грейвольф до сих пор стоит.
– Извини. Садись, пожалуйста. – Она кивнула в сторону стола.
Он выдвинул стул и сел. Принял бокал с кратким «спасибо». Его глаза блуждали по кухне. Он задержал взгляд на стойке ножей, потом медленно перевел глаза на Эйслин:
– Я не пустил бы в ход нож.
– Я знаю. – Эйслин села за стол напротив него, боясь, что ноги откажутся ей служить. – Я имею в виду, что теперь я это знаю. Тогда я была перепугана до смерти.
– Ты продемонстрировала замечательную храбрость.
– Правда?
– Я думаю, да. Но ты ведь была моей первой заложницей.
– А ты моим первым похитителем.
За этим должны были бы последовать взаимные улыбки. Но они оба остались серьезными.
– Твои волосы отросли заново?
– Что?
– Твои волосы. Помнишь прядь, которую я откромсал?
– Ой, да, – смущенно ответила она. И бессознательно потянулась к укороченному локону. – Он там, внутри. Уже почти незаметно.
– Хорошо.
Он отпил содовой. Эйслин стиснула руки и зажала их между коленями, чтобы не дрожали. Ей так сковало грудь от напряжения, что она боялась, как бы ее не хватил сердечный приступ. Она испугалась, что может задохнуться.
Минута шла за минутой, и она не знала, сколько еще выдержит. Но молчание было еще хуже их странного разговора, и она спросила:
– Ты уже был дома? Виделся с матерью?
Он покачал головой:
– Я же сказал, что ты моя первая остановка.
Он даже не повидался с матерью и сразу приехал к ней? «Подожди, Эйслин, не паникуй».
– Как ты сюда добрался?
– Мама и Джин приезжали ко мне на прошлой неделе. И Джин оставил на стоянке мою машину.
– О… – Она вытерла о джинсы потные ладони. Но руки казались ледяными, а в ногах словно прекратилось кровообращение. – Почему ты приехал?
– Чтобы поблагодарить тебя.
Она вздрогнула и посмотрела ему в лицо. У нее все внутри перевернулось от его твердого прямого взгляда.
– Поблагодарить меня?
– Почему ты не стала выдвигать против меня обвинения?
Она с облечением выдохнула. Если это все, что его интересует, она переживет.
– Шериф и те полицейские, что за тобой приехали, вообще обо мне не знали. – Она стала рассказывать, что произошло после его поимки. – Они увезли тебя, и только потом заметили, что я спускаюсь с горы.
Их взгляды на мгновение встретились. Они оба вспомнили о том, что произошло на той горной вершине.
Эйслин снова быстро заговорила.
– Они… ну, в общем, стали меня допрашивать, кто я такая и что делала там с тобой. – Она вспыхнула, вспоминая, как ей было неловко. Она предполагала, что допрашивавшие ее мужчины догадываются, что она только что занималась любовью. Волосы в беспорядке, губы припухли от обжигающих поцелуев, груди подрагивают…
– И что ты им сказала?
– Я солгала. Я сказала, что заметила, как ты голосуешь, и подвезла тебя. Отрицала, что мне было известно о твоем побеге. Я сказала, что согласилась подвести тебя до дома твоего деда, поскольку он был тяжело болен и я тебя пожалела.
42 
