1087 
— Отцовская любовь.
Драко кивнул.
…Воздуха, — подумал он, мечтая выбраться на балкон и надышаться досыта.
— Должно быть, тебе было непросто.
— Тогда я ничего не ощутил. Он смотрел на меня и говорил, говорил — слова, которых я от него никогда не слышал… и не услышал бы… И я подумал тогда — и снова ложь…
— Но на деле он говорил правду, — сказал Дамблдор. — А ложью были семнадцать прошедших лет.
Драко отвернулся, не в силах выдерживать пристальный взгляд школьного директора.
— Какая теперь разница. Слишком мало правды. И слишком поздно.
— Согласен, — к его удивлению, кивнул Дамблдор. — Именно этого я для тебя и не желаю: слишком поздно обнаружить, кто ты есть на самом деле. И прожить жизнь во лжи.
— А если я возненавижу «истинного» меня? А если стану подонком, каким себя помню? Что тогда?
— Выбор существует всегда, — заметил Дамблдор. — Уродливая правда против прекрасной лжи.
— Я думал, лишь правда и прекрасна… — мрачно усмехнулся Драко.
— Разве что в поэзии. Но не в жизни.
— Наверное, потому я и люблю поэзию, — сказал Драко. Он поднял глаза на Дамблдора. — Знаете… — идея, периодически крутившаяся у него в голове, но так и не получившая окончательного осмысления, внезапно шагнула в жизнь, — я хочу кое о чём вас спросить. Если б вообще было возможно…
— Ты чего-то желаешь? — блеснув глазами за стёклами очков, встрепенулся Дамблдор. — Если насчёт кубка по квиддичу…
— Нет, я не о нём — это вообще со школой не связано… Ну, может быть — отдалённо, косвенно, не слишком… В смысле…
— Думаю, тебе стоит начать сначала, — с улыбкой посоветовал директор, — и объяснить, чего ты хочешь. Как знать? Возможно, я смогу тебе помочь…
* * *
Каждая стеклянная дверь на дальнем конце бального зала открывалась на крохотный смотрящий в сад балкончик. Место так и дышало романтикой, и Гарри спугнул несколько милующихся парочек — включая Эйдана Линча с неопознанной грудастой красоткой в тугом розовом корсаже, — прежде чем нашёл Гермиону.
Двери были нараспашку, потому-то она и не заметила его появления: стояла, прислонившись к балюстраде и теребя кулон. На ней было простое сине-белое платье в стиле ампир, без всяких рюшей или кружев, отвлекающих внимание от чистых линий; буйные кудри собраны на затылке, хотя большинству уже удалось вырваться на свободу, и теперь они обрамляли лицо; а из-под стянувшей их синей ленты торчала подоткнутая ещё в зале чёрная шёлковая роза. Гарри всегда думал, что Гермиона выглядит вне времени и могла бы жить в любом веке — пусть не красавица в общепринятом смысле, зато все черты её точёного лица свидетельствовали о духовной силе и изяществе. Он любил её всю — с головы до ног, до самой последней косточки — и собирался любить всегда, собирался смотреть, как с годами зреет на его глазах её красота…
Выходит, этому не бывать…
Над рёбрами заломило, словно он долго и быстро бежал и вот — задохнулся.
Он позвал её по имени, Гермиона повернулась. Её рука опустилась, и на шее что-то синевато блеснуло.
— Гарри? — потрясённо выдохнула она.
Он закрыл двери, хлопнул ладонью по замку и шепнул заклятье — «клик», и двери заперлись. Гермиона не сводила с него широко раскрытых глаз.
— Я… Я не думала, что ты захочешь…
— Чего захочу? — самым спокойным из всех возможных тонов уточнил Гарри.
— …снова меня увидеть, — она прикусила губу.
— Снова? — он сам удивился ровности и лёгкости, с какими произнёс это слово — кто бы мог подумать, что удастся держать свои эмоции в узде и… — он вдруг осознал — …и говорить прямо как он. Как Малфой. Нельзя не отметить, что способность Драко прятать всё, что у него на душе, крайне раздражала Гарри в прошлом, однако сейчас он с облегчением распахнул ей объятия. Накричи он на Гермиону, это бы ничуть не помогло, разве что сделало их обоих ещё несчастней. Он испытал благодарность — какая-то часть Драко стала его собственной, и теперь он может разговаривать… — Я бы такого не допустил, — сказал Гарри, отходя от дверей, и Гермиона напряглась при его приближении, но он просто прислонился к балюстраде неподалёку. Повернулся, посмотрел на неё: — Нельзя, чтобы это разрушило нашу дружбу.
1087 
