1091 
Ей не доводилось видеть Драко в таком остолбенении — словно его оторвали от дела и велели ни с того ни с сего решать труднейшую задачку по Нумерологии.
— Джинни…
— Правда меня не убьёт, — сказала она. — Честно слово, так милосерднее.
— А если у меня нет ответа?..
Рука Джинни потянулась к груди, она вытащила из лифа платья волшебную палочку и указала на Драко:
— Тогда я применю к тебе Заклятье Истины. Я возьму это в свои руки, Драко. Тебе так станет легче, верно?..
Он рефлекторно, словно собираясь отбиваться от заклятья, выдернул руки из карманов, но замер, глядя на палочку, а когда поднял голову, Джинни увидела кривую, полную облегчения улыбку. Так Драко улыбался обычно после особенно трудных квиддичных матчей — дескать, пришлось несладко, но слава богу, теперь всё позади.
— Я не хочу любить тебя… — сказал он.
Палочка в руке Джинни задрожала. Она слышала, как становится сбивчивым собственное дыхание. Закружилась голова.
— И? — подхлестнула она.
— Я помню миг, когда понял, что ты и есть та самая девушка из моих воспоминаний… — она никогда не слышала таких ноток в голосе Драко — поражение, но никакой горечи. — Мы были в замке Слизерина. Ты на меня накричала… И тут я всё понял. Наверное, дело в том, что ты, когда сердишься, становишься другой. А может, огонь виноват… Тогда — когда мне было двенадцать, в библиотеке горел огонь в камине…
…Потому что Люциус сжёг дневник, — подумала Джинни, уже вспоминая и пламя за каминной решёткой, и Драко, смотрящего на неё сонными мёртвыми глазами, и их поцелуй, отдающий солью и бренди.
— Я помню, — сказала она.
— В моих мыслях ты навеки связана с огнём. Наверное, и красное платье из-за этого же. Или из-за того, что всегда считал — отдайся мы этому, сгорим без остатка.
Палочка в её руке дрожала всё сильнее.
— Не понимаю, о чём ты.
Кривая улыбочка исчезла, Драко задумчиво смотрел на неё:
— А может, ты и уцелеешь. Но то, что пусто, сгорает без следа. Я не мог дать того, чего тебе так хочется, не рискнув собой… А у меня так мало осталось себя… — он тряхнул головой, словно усилием воли возвращаясь из забытья. — Потому я и наставил шлагбаумов на нашем пути. Чтобы не разочаровать тебя. И пусть именно это-то тебя и разочаровывало — мне казалось, такое разочарование лучше, чем то, с каким бы ты столкнулась, люби я тебя.
— Но ты оставлял последнюю ниточку. Отталкивал меня и потом притягивал за неё обратно — зачем?.. — вскрикнула она, опуская палочку.
— Чистой воды эгоизм. Или ты меня не слушала? А ещё трусость. А чтобы это не выглядело ни эгоизмом, ни трусостью, я присыпал всё таинственностью, чтобы ты не… — он осёкся, когда Джинни отчаянно замотала головой, и вымучил из себя смех и мрачное: — Ты заслуживаешь лучшего.
— Ты говорил, что в умирающем сердце любовь не растёт, — пересохшими губами напомнила Джинни. — Сказал, что любил бы меня, если б мог.
— Всеми ошмётками своего сердца, — подхватил он. — Я помню, Джинни. Не утруждай себя цитатами.
— Ты больше не умираешь.
— Знаю. Смерть мне отлично удавалась — куда лучше, чем удаётся жизнь, — Драко помолчал, в упор изучая её серыми глазами. Она видела — он набирается смелости, его взгляд был одновременно и собранным, и беспокойным. — Умер бы — и упростил себе задачу: не пришлось бы отвечать ни на твой вопрос, ни на прочие… Если и есть в тебе что-то постоянное, Джинни, так это умение заставлять меня снова и снова вглядываться в себя — каждый раз убеждаясь, как же мало меня есть на свете, чтобы выдержать такой допрос. Тебя, Джинни, я знаю куда лучше, чем себя — ты цельная, верная, честная и до идиотизма, до умиления упрямая. И красивая. А я — лишь тень, лишь призрак былой лжи, существующий только на благих намерениях и надежде…
Она выронила палочку. Клик — та упала на пол и закатилась под ночной столик у кровати.
— Скажи, что не любишь меня.
Драко сделал шаг к ней.
— Джинни…
— Сделай же мне одолжение — скажи. Я прошу…
— А тебе так нужен ответ? — он внезапно оказался прямо перед ней, захочешь — и коснёшься. На бледном, почти белом лице горели ярким, резким светом серые прозрачные кристаллы глаз.
— Да, — прошептала Джинни. — Да, нужен.
1091 
