очень нудно 
40 
Не суть важно. Она и не такое в своей прошлой жизни переживала. По-настоящему сейчас ее беспокоит лишь одно: где ее мальчик? что с ним? не причинили ли какого вреда Ивану отморозки, зачем-то обрядившиеся в военную форму?
Но господь не допустит, чтобы с мальчишкой, который от страха перед людьми или от того, что ему довелось пережить в грозненской преисподней, потерял дар речи, случилось какое-нибудь несчастье...
* * *
В первый момент Дольниковой почудилось, что она все еще находится в больничной палате. Что лежит она на операционном столе, на холодной мраморной крышке, под общим наркозом. Глаза плотно закрыты, но по мере прояснения сознания сквозь свинцовые веки явственно, зыбким радужным облачком, стал откуда-то снаружи просачиваться свет.
Анестезия, если совсем просто, — это обезболивание. Но боль заглушается лишь на какое-то время, она обязательно вернется, хотя будет уже не столь яростной и невыносимой, как прежде.
Вот как сейчас, когда она с трудом разлепила свои свинцовые веки.
Мышцы от длительного пребывания в одной позе словно одеревенели. Коротко простонав, молодая женщина приподнялась на локте и одновременно с этим повернула голову к стене, чтобы глаза не слепил направленный луч мощного фонаря.
Так... Явились, твари похотливые. Кобелиное отродье. А у нее под рукой нет ничего приличествующего случаю, режущего, колющего, рубящего или стреляющего, чтобы раз и навсегда избавиться от этой паскудной публики.
Но что-то они нынче не торопятся. Кому-то из них вчера точно перепало. Лупанула что есть сил по кобелиному естеству. И тут же у самой искры из глаз посыпались, очнулась уже в зиндане.
Луч фонаря переместился на обнаженные женские ноги, выглядывающие из-под сбившегося набок тулупа. Дольникова, хотя и не сразу, сообразила все же прикрыться. Оказывается, из одежды на ней лишь свитер... Где же брюки? Ага, вот они, в скомканном виде лежат под головой.
Может, собираются приговорить ее? Кто она такая в их глазах? Снайперша, у которой на плече — куда уж заметнее! — обнаружился «след», набитый затыльником винтаря. Или просто чеченская подстилка, которая днем, подобно легендарной Анке, трясется за пулеметом, выкашивая оголтелую российскую солдатню, а по ночам стирает, куховарит и промышляет за ичкерийские баксы своим безотказным телом.
Продернула руку с брюками под тулуп. Постанывая и кряхтя, как старая немощная бабка, исхитрилась просунуть ноги в штанины, а потом и затянуть пояс. Все это проделывалось при болезненном ощущении собственной беззащитности, когда в любой момент с ней могли разом покончить — сверху вниз, просунув дуло между прутьями решетки, одиночным выстрелом или скупой автоматной очередью.
Но никто в нее не стрелял. Пока только наблюдали. Подсвечивая себе мощным фонарем.
Для того чтобы сознание включилось в работу, следует как-то идентифицировать себя. Убедиться для начала в том, что если ее бренному телу слегка досталось в последние дни, то ее душа, некая внутренняя сущность, остается пока в целости и сохранности.
"Я — Дольникова. Дольникова Анна Сергеевна, двадцати шести лет, русская, москвичка.
У меня есть сын Иван. Дольников Иван Алексеевич. Он — мой мальчик, мой сын.
Ивану Дольникову десять годков. Хотя не исключено, что он чуть постарше. Минимум ему десять лет, но вряд ли он старше двенадцати.
Что я здесь делаю? Нет, не в зиндане, а вообще... Какая у меня цель в жизни?
Я намерена вырезать из себя целый пласт прошлых событий и связей; я хочу обновиться как личность, чтобы впоследствии жить и существовать так, как подавляющее большинство нормальных людей".
— Хватит! — сказала Дольникова. — Не надоело тебе еще это дурацкое занятие? Ты что, в зоопарк пришел? На зверюшек в клетках полюбоваться?! Или ты думаешь, что специально для тебя тут «пип-шоу» организовали? Решил развлечься на шару, на «обнаженку», так сказать, полюбоваться?!
Луч фонаря дрогнул, как-то неуверенно метнулся из стороны в сторону, затем осветил пару башмаков, они валялись в противоположном углу камеры.
Пока обувалась и завязывала шнурки, теплый луч фонаря неожиданно исчез.
— Эй, ты чего?! — закричала Дольникова. — Куда пропал? Ты что, боишься меня?
Пока произносила все это, несколько раз клацнула зубами от пробравшего до костей холода. Подышала на озябшие пальцы, потом вскинула голову к квадратному проему, сквозь который струился вниз зыбкий, рассеянный свет.
40 
