82 
– Запомните раз и навсегда, – сказал Холл. – Он мне ничем не обязан.
Это у меня перед ним обязанности. – Он натянул тесные коричневые перчатки. – И если у нас возникают разногласия относительно моих методов работы, то страдаю от этого только я. Пока я рядом, – закончил Холл, – вам лучше не раздражать мистера Крога.
– Вы не прислали венок, – сказал Минти. – Разве вы не были в хороших отношениях с ним?
– Не был, – ответил Холл.
Он подождал, когда выйдет Крог, и оба направились к машине, рядом и врозь, не обменявшись ни единым словом. По случаю похорон толпа обошлась без восклицаний. Мозг и рука: плотное крестьянское тело, томившееся в визитке и тесном воротничке, воплощало мозг дела, а рядом шла его недумающая сокрушительная рука с осиной талией и холодно сверкавшими брильянтовыми запонками. Говорить им было не о чем. Смерть – как с ней все просто, и как мудрено, труднее, чем любовь мужчины и женщины, было то, что связывало их, отталкивало и казнило одиночеством в машине. После их отъезда толпа стала расходиться. Ждать было нечего, смотреть не на что.
– Гляди, – запрокинув голову и спотыкаясь на каждом шагу, кричал малыш, – гляди!
– Мне пора в редакцию, – сказал Минти, – надо сдавать материал. – Как с ней говорить? Женщина. Одно это вызвало в нем озлобление. – Он очень подвел меня с этой вашей свадьбой.
– Мы собирались пожениться.
– Ладно, мне пора, – сказал Минти. – Надеюсь еще увидеть вас. Если надумаете работать вместе… – Ему не терпелось уйти, он презирал все это – духи, шелковые чулки, пудру, крем; маленький, насквозь прокоптившийся Савонарола, он брезгливо морщил нос; только задобрив счетчик и выпив какао под школьной фотографией, он сможет сказать, что вполне очистился. Он даже вздрогнул, когда она заговорила: он не привык к продолжительным беседам и разговорчивую женщину подозревал во всем смертных грехах. – Вы слышали, как он кричал, – сказала Кейт. – А я нет. Я даже ничего не чувствовала.
– Я не сообразил, – сказал Минти, – ничего не было видно. А потом Холл вернулся, и я решил, что ничего страшного не произошло. – Они поссорились, – сказала Кейт. – Эрик и Холл.
– Вы думаете, – начал Минти, – что Холл…
– Думаю! – оборвала его Кейт. – Я знаю. – Он обмер от этого «знаю»: ведь надо что-то делать, если знаешь, а что, тоскливо подумал он, может сделать Минти?
– И поэтому в Нью-Йорк едет Лаурин, – сказала Кейт. – Вы, конечно, остаетесь здесь? – не скрывая своего презрения, спросил Минти.
– Нет, – ответила Кейт, – я уезжаю.
– Правильно! – воскликнул Минти. – Хорошо. Пусть побесятся! А вы не можете придумать что-нибудь посильнее? Все-таки – брат, это мне он был… – Он не решился сказать вслух – «друг», его отпугнул ее спокойный и дорогой траур, он мог претендовать только на знакомство. Перчатками, туфлями, элегантным платьем она отнимала у него Энтони.
– Несколько дней назад я могла погубить их, – сказала она. – Достаточно было намекнуть «Баттерсону». Только зачем? Свой своего не выдаст. Все мы воры, все заодно.
– Он не был вором, – возразил Минти, вступаясь за Воробья, Коннела, Бакстера…
– Мы все воры, – продолжала Кейт. – Хватаем, что плохо лежит, и ничего не даем взамен.
– Так вы до социализма договоритесь, – фыркнул в ответ Минти.
– Вот уж чего нет – того нет, – сказала Кейт. – Это не про нас. Братских отношений в нашей лодке не признают. Хватай кусок побольше и благодари Бога, если умеешь плавать.
Над озером опять появились самолеты, оставляя позади перистый след: «Крог», «Крог».
Дымное кружево повисло над Стокгольмом, и пока самолеты выписывали последнюю букву – первая успевала растаять. – Значит, возвращаетесь в Англию? – спросил Минти, думая о пятидесяти шести ступеньках, о пустующей квартире и итальянке на четвертом этаже…
– Нет, – ответила Кейт. – Просто снимаюсь с места. Как Энтони.
…о ладане и сгущенном молоке, о чашке (чашку-то я забыл купить)…
– Найду работу в Копенгагене.
…о требнике в шкафу, о Мадонне, о пауке, томящемся под стаканом, о доме вдали от дома.
82 
