очень нудно 
79 
– Где это ты пропадаешь? – спросил Малыш. – Тебе непонятно, что опаздываешь?
Они даже не пожали друг другу руки. Ими овладела страшная скованность.
– Извини меня, Пинки. Видишь ли… – она стыдливо выдавила из себя эти слова, как будто призналась, что пошла на переговоры с его врагом, – я ходила в церковь.
– Зачем это? – спросил он.
– Не знаю, Пинки. Мне стало как-то не по себе. Вот я и надумала пойти исповедаться.
Он усмехнулся, глядя на нее.
– Исповедаться? Шикарно.
– Видишь ли, я хотела… я думала…
– Господи Боже, что ты там думала?
– Я хотела преисполниться благодати, когда буду выходить за тебя замуж. – Она даже не взглянула в сторону Дэллоу. Религиозный термин прозвучал в ее устах странно и педантично. На грязной улице стояли два католика. Они понимали друг друга. Она произносила слова, обычные и для рая и для ада.
– Ну, и что же, исповедалась?
– Нет. Я пошла, позвонила в звонок и спросила отца Джеймса. Но вдруг сообразила. Нельзя мне исповедаться. И ушла прочь. – Она прибавила со страхом и вместе с тем с грустью: – Мы ведь совершаем смертный грех.
Малыш ответил с горьким и невеселым злорадством:
– Нам никогда не придется больше ходить на исповедь, пока мы живы. – Теперь он заслуживал кару пострашнее: школьный циркуль был далеко позади, да и бритва тоже. Сейчас у него было такое чувство, будто убийство Хейла и Спайсера обычное дело, детская забава, и он уже далеко от всего этого ребячества. Убийство, только привело его к этому… этому падению. Сознание собственной значительности наполнило его благоговейным трепетом.
– Нам, пожалуй, нужно трогаться, – заметил он, почти нежно коснувшись ее локтя. Снова, как уже было однажды, он почувствовал, что нуждается в ней.
Друитт приветствовал их оживлением, приличествующим официальному лицу. Казалось, что он произносит все эти свои шутки во время процесса с тайным намерением довести их до слуха судьи. В бесконечном коридоре мэрии, ведущем к смертям и рождениям, стоял запах дезинфекции. Стены были облицованы плитками, как в общественной уборной. Кто-то обронил на пол розу. Друитт продекламировал торопливо и небрежно:
– Всюду розы и розы, и ни веточки тиса.
Мягкая рука с фальшивой услужливостью взяла Малыша за локоть:
– Нет, нет, не сюда. Здесь налоги. Это будет позже.
Он повел их вверх по огромной каменной лестнице.
– А о чем задумалась маленькая леди? – спросил Друитт.
Девушка ему не ответила…
В церкви только жениху и невесте разрешается подняться по ступеням святилища, опуститься на колени у решетки алтаря перед священником и святыми дарами.
– Родители придут? – спросил Друитт. Она отрицательно покачала головой.
– И прекрасно! – воскликнул Друитт. – Тем скорее все кончится. Подпишитесь на этой строчке. Сядьте здесь. Нам ведь нужно дождаться своей очереди.
Они сели. В углу к облицованной плитками стене была прислонена швабра. По скользкому полу соседнего коридора скрипели шаги какого-то клерка. Вскоре открылась большая коричневая дверь, и они увидели за ней целый ряд клерков, не поднимавших головы от своих бумаг; в коридор вышли новобрачные. За ними следовала женщина, она взяла швабру. Новобрачный, он был средних лет, сказал «спасибо» и протянул ей шесть пенсов.
– Мы еще, пожалуй, успеем на три пятнадцать, – обратился он к новобрачной.
Лицо новобрачной выражало робкое удивление, она была смущена, но нельзя было сказать, что разочарована. На ней была коричневая соломенная шляпка, в руках саквояж.
Она тоже была уже немолода. Вероятно, в этот момент она думала: «Только-то и всего, после всех этих лет».
Они спускались вниз по огромной лестнице, держась несколько поодаль друг от друга, как чужие люди в универсальном магазине.
– Наша очередь, – проговорил Друитт, вскакивая.
Он повел их через комнату, в которой работали клерки. Никто даже и не взглянул на них. Перья пронзительно скрипели, бегая по бумаге и выводя цифры. В маленькой задней комнате со стенами, выкрашенными, как в больнице, в зеленый цвет, где стоял только стол и у стены три или четыре стула, их ждал регистратор. Роз совсем не такой представляла себе свадьбу; казенная бедность гражданского бракосочетания на миг обескуражила ее.
– Здравствуйте, – сказал чиновник, – пусть свидетели присядут… а вы двое… – и пальцем поманил их к столу. Что-то в нем напоминало провинциального актера, слишком уж уверенного в том; что он хорошо играет свою роль – он важно уставился на них сквозь очки в золотой оправе, считая себя кем-то вроде священнослужителя. Сердце Малыша колотилось, его мутило от сознания того, что эта минута все-таки наступила. Взгляд его стал тупым и угрюмым.
79 
