... 
84 
– Ну и ладно, – заговорила она, – катись! Ты мне ни разу ничего не подарил. И даже сегодня. Раз я тебе не нужна, чего же ты не убираешься? Почему не оставишь меня в покое? – Прохожие оборачивались и глядели на них, на его растерянное и недовольное лицо, на ее безудержный гнев. – Зачем я тебе понадобилась? – кричала она на него.
– Ради Христа… – пробормотал он.
– Я лучше утоплюсь… – начала она, но он прервал ее:
– Можешь получить свою пластинку, – он нервно усмехнулся, – похоже, что ты рехнулась. Зачем тебе слушать меня на пластинке? Ты что, и так не будешь меня слышать каждый день? – Он крепко сжал ей руку выше локтя. – Ты ведь паинька. Мне для тебя ничего не жалко. Можешь получить все, что желаешь. – Ему пришло в голову: «Она вертит мной, как хочет… долго так будет?» – Ну, ты ведь говорила все это не всерьез? – заискивающе спросил он. От этой попытки говорить ласково лицо его сморщилось, как у старика.
– На меня что-то нашло, – проговорила она, отведя от него глаза; он не мог ничего прочесть в ее взгляде, мрачном и отчаянном.
Малыш почувствовал облегчение, но все еще внутренне сопротивлялся. Ему не хотелось записывать свой голос – это напоминало ему об отпечатках пальцев.
– Ты что, и вправду хочешь, чтобы я подарил тебе такую штуку? – спросил он. – У нас ведь и патефона нет. Ты даже не сможешь ее слушать. Какой же в этом толк?
– Мне и не нужен патефон, – сказала она, – мне просто хочется, чтобы она была у меня. Может, ты куда-нибудь уедешь, и я смогу одолжить патефон. Вот ты и поговоришь со мной. – Она произнесла все это с таким воодушевлением, что он даже испугался.
– А что ты хочешь, чтобы я сказал?
– Ну, все равно что, – попросила она. – Скажи что-нибудь для меня. Скажи Роз, ну… и еще что-нибудь.
Малыш вошел в будку и закрыл за собой дверь. В будке был ящик со щелью для его шестипенсовика, микрофон и инструкция: «Говорите ясно и прямо в аппарат». Мудреная штука привела его в смущение, он оглянулся через плечо – там, снаружи, она без улыбки наблюдала за ним, он посмотрел на нее, как на незнакомое существо, как на маленькую нищенку с Нелсон-Плейс. И тут его охватила страшная злость. Опустив шестипенсовик и произнося слова приглушенным голосом, чтобы не было слышно снаружи, он запечатлел на эбоните свое обращение к ней: «Будь ты проклята, дрянь ты этакая, хоть бы ты убралась восвояси и оставила меня навсегда в покое!» Он слышал, как скрипела игла и вращалась пластинка, затем что-то щелкнуло, наступила тишина.
Малыш вышел к Роз, неся в руке черный диск.
– На вот, держи, – сказал он, – я тут кое-что наговорил… приятное.
Она осторожно взяла у него пластинку и понесла так, как будто защищала ее от толпы… Даже на солнечной стороне мола становилось прохладно; этот холод был как непререкаемый приказ им обоим – отправляйтесь-ка домой!… У него было ощущение как будто он гуляет, когда нужно заниматься делом… нужно идти в школу, а он не приготовил уроков…
Они прошли через турникет; он искоса взглянул на нее, пытаясь угадать, чего она ждет дальше – если бы она проявила хоть малейшее нетерпение, он отвесил бы ей оплеуху, но она прижимала к себе пластинку, охваченная таким же унынием, как и он.
– Ну что ж, надо нам все-таки куда-нибудь пойти, – сказал он.
Она указала пальцем на ступеньки, ведущие вниз к крытой галерее под набережной.
Малыш пристально взглянул на нее – она как бы намеренно испытывала его. С минуту он колебался, потом произнес с усмешкой:
– Ладно, пойдем туда. – В нем возникло что-то похожее на чувственное желание – совокупление добрых и злых сил.
На деревьях в Олд-Стейн зажглись разноцветные огни, но было еще рано, и их свет не выделялся на фоне угасающего дня. В длинном туннеле под набережной были собраны все самые шумные, примитивные и дешевые развлечения Брайтона; мимо них проносились дети в бумажных матросских шапочках с надписью: «Я не ангел», поезд ужасов прогремел совсем рядом, унося влюбленные парочки в темноту, полную криков и визга. Во всю длину туннеля, около стенки, примыкающей к откосу, помещались аттракционы, с другой стороны – ларьки: мороженое, весы с фотоавтоматом, ракушки, леденцы. Полки доходили до потолка, маленькие дверки вели в темные кладовые, а на стороне, выходящей к морю, не было ни дверей, ни окон, ничего, кроме множества полок от самой гальки до крыши, целый волнорез из Брайтонских леденцов, выходящий в море. В туннеле всегда горели огни, воздух был спертый, душный, отравленный человеческим дыханием.
84 
