... 
88 
– Нельзя относиться ко мне, как будто я дерьмо какое-то, – сказал Кьюбит.
– Это так к тебе Коллеони отнесся?
– Я пришел сюда как друг, – продолжал Кьюбит, – ты не можешь себе позволить не принимать моей дружбы.
– Я могу позволить себе больше, чем ты думаешь, – ответил Малыш.
– Тогда одолжи мне пять бумажек, – быстро подхватил Кьюбит.
Малыш покачал головой. Его вдруг охватило нетерпение и гордыня – он заслуживал большего, чем эта перебранка на потертом линолеуме под запыленной лампочкой без абажура, да еще с кем? – с Кьюбитом.
– Ради Христа, – сказал он, – забирай свои вещи и уматывай.
– Я ведь кое-что могу порассказать про тебя…
– Ничего ты не можешь.
– Фред…
– Вот тебя-то за это и повесят, – усмехнувшись прервал его Малыш. – А не меня. Я слишком молод, меня не повесят.
– Есть еще и Спайсер.
– Спайсер свалился вон оттуда.
– Я слышал, что ты…
– Слышал, что я?… Кто же этому поверит?
– Дэллоу тоже слышал.
– С Дэллоу все в порядке, – ответил Малыш. – Дэллоу можно доверять. Послушай, Кьюбит, – продолжал он спокойно, – если бы ты мне был опасен, я бы нашел, что с тобой сделать. Только благодари Бога – мне ты не опасен. – Малыш повернулся к Кьюбиту спиной и стал подниматься по лестнице. Он слышал, как позади тяжело дышит, прямо задыхается, Кьюбит.
– Я пришел сюда не ругаться. Одолжи мне пару бумажек, Пинки. Я издержался… В память старой дружбы.
Малыш не ответил. Он уже поднялся до поворота лестницы, ведущей в его комнату.
– Подожди-ка минутку, я тебе кое-что скажу, – закричал Кьюбит, – ты, кровожадный тип. Один человек обещал мне много денег – двадцать бумаг… Ты… эх, ты… я тебе скажу, что ты такое.
Малыш остановился на пороге комнаты.
– Валяй, – подзадорил он, – ну-ка, скажи.
Кьюбит силился продолжать, но не находил нужных слов. Он изливал свою ярость и обиду в отрывистых выкриках.
– Ты негодяй, – кричал он, – ты трус. Ты такой трусливый, что прикончишь лучшего друга, лишь бы спасти собственную шкуру. Вон, ты даже девчонок боишься, – он пьяно захохотал. – Сильвия мне рассказала…
Но это обвинение запоздало. Теперь Малыш уже приобщился к познанию последней людской слабости. Он слушал с удовольствием, с каким-то бесчеловечным торжеством; картина, нарисованная Кьюбитом, не имела к нему никакого отношения – все равно, как изображение Христа, в которое люди вкладывают свои собственные чувства. Кьюбиту этого не понять. Он похож на ученого, описывающего незнакомцу места, которые он сам знал только по книгам: цифры импорта и экспорта, грузооборот, минеральные ресурсы, сбалансирован ли бюджет, а незнакомец по собственному опыту досконально знал эту страну так как умирал от жажды в ее пустынях, и в него стреляли у подножья ее холмов… Негодяй… трус… боишься. Он тихо, язвительно засмеялся. У него было такое чувство, что он может перещеголять Кьюбита, какую бы ночь тот ни припомнил. Он открыл свою комнату, вошел, закрыл дверь и запер ее на ключ.
Роз сидела на постели, болтая ногами, как школьница, ожидающая в классе прихода учителя, чтобы ответить свой урок. За дверью Кьюбит сначала орал, стучал ногой, гремел ручкой, а потом убрался. Роз сказала со вздохом облегчения – она ведь привыкла к пьяным:
– Ох, так это не полиция?
– А почему это должна быть полиция?
– Не знаю, – призналась она, – я подумала, может…
– Может, что?
Он едва расслышал ее ответ:
– Колли Киббер…
На минуту Малыш замер от изумления. Потом тихо засмеялся с беспредельным презрением и превосходством над тем миром, который употребляет такие слова, как невинность.
– Ну и ну, – воскликнул он. – Вот здорово, выходит ты все время знала? Ты догадывалась! А я-то думал, ты совсем желторотая, еще из яйца не вылупилась. А ты вон какая… – Он создал себе ее образ в тот день в Писхейвене, а потом среди бутылок с имперским вином у Сноу. – А ты, оказывается, все знала.
Роз и не отрицала; она сидела, зажав руки между коленями, и как будто со всем соглашалась.
– Здорово, – продолжал он, – ну, раз ты додумалась до этого, значит ты такая же испорченная, как и я. – Он пересек комнату и прибавил с оттенком уважения: – Между нами нет никакой разницы.
Она посмотрела снизу вверх своими детскими глазами и серьезно подтвердила:
– Никакой разницы.
Он почувствовал, что в нем опять поднимается желание, как приступ тошноты.
88 
