очень нудно 
40 
Она поспешила из кухни в спальню, но тут же столкнулась с Ларсоном. Он не спеша закатывал рукава рубашки, и, если неожиданное появление Глэдис и удивило его, он не показал вида. Просто небрежно кивнул девушке. Она потопталась на месте и все-таки решилась заговорить:
— Привет, как прошла поездка?
— Хорошо. Даже очень хорошо. Стоило кропотливо прорабатывать каждый шаг месяцами, чтобы, в конце концов, добиться такого результата. Теперь понемногу все встает на свои места. Америка, если хочешь знать, это только прелюдия. А тебе действительно интересно? Если дела пойдут, как намечено, моей добровольной ссылке скоро наступит конец.
Он устало улыбнулся и направился в кухню.
— Кофе есть? — спросил он.
— Все это связано с Линдой? — спросила Глэдис ему в спину.
Ларсон обернулся.
— Да, дело касается Линды. А теперь ответь на вопрос — кофе, есть?
— Только что сваренный, горячий и дымящийся? Ты будешь неприятно удивлен, но нет.
Глэдис не собиралась расспрашивать его о Линде. Как всегда, ей было трудно вести с ним непринужденный разговор. Ларсон рассмеялся.
— А можно попросить тебя приготовить кофе? — спросил он.
— Лучше не надо, — задумчиво ответила Глэдис, радуясь тому, что он не вспоминает о происшедшем. — Но если ты сам собираешься заняться кофе, то свари чашечку и на мою долю.
Через несколько минут Глэдис уже сидела за столом, пила кофе, чувствуя себя уютно, по-домашнему, в повседневной одежде, без макияжа, и внимательно слушала рассказ Ларсона о Нью-Йорке.
Он с мягким юмором детально описывал места, о которых она только слышала, — поездка за границу была всегда для нее равносильна полету на Луну. Глэдис никогда никуда не ездила, они с отцом не могли себе позволить подобные траты. Поэтому ей было очень интересно узнать от Ларсона об Америке. Гораздо спокойнее говорить о путешествии, чем о его мачехе и обо всем, что с ней связано.
— Послушай, — сказал вдруг Ларсон, усмехаясь, — ты так запросто сидишь со мной, беседуешь и даже не подозреваешь, какой подвергаешься опасности.
Он посмотрел на девушку проницательным взглядом, и Глэдис забеспокоилась.
— Ты о чем? — спросила она, и голос ее слегка дрогнул.
— Ты льстишь моему самолюбию, выслушивая меня столь внимательно, — сказал он, облокотившись на стол и подавшись вперед. — Разве отец не говорил тебе о том, что проявление живого интереса к мужчине чревато некоторыми… последствиями?
— Нет, — ответила Глэдис, не зная, принимать ли всерьез замечание Ларсона, но его слова смутили ее, и надо было как-то выйти из положения. — Ничего он мне не говорил. Попробовал однажды затеять рассказ о птичках и пчелках, но стеснялся больше меня. Я-то уже все знала об этом.
— Еще бы! — весело заметил Ларсон.
Он не сводил с нее глаз. Глэдис стало не по себе.
— От подруг, разумеется.
— От кого же еще!
— Прекрати смотреть на меня так! — вспылила Глэдис, не выдержав его насмешливого взгляда.
— А мне нравится смотреть на тебя!
Глэдис нервно рассмеялась и встала.
— Ты уходишь? — удивился Ларсон. — Я разве обидел тебя?
Он тоже поднялся из-за стола. У Глэдис ноги вдруг стали словно ватные, и девушка медленно двинулась к двери.
— Я иду спать, — твердо сказала она, не оборачиваясь. — И ты меня ни капельки не обидел.
Приходится врать, это стало входить в привычку. Во всяком случае, как только Ларсон начинает задавать личные вопросы, она избегает говорить правду.
— Какая хорошая мысль, — лениво протянул он, следуя за ней. — Очень здравая, хотя ты говоришь неправду.
За ее спиной раздался сдавленный смешок.
— У тебя слишком неуемное самомнение, — сказала Глэдис.
Они подошли к двери ее спальни. Интересно, что он будет делать дальше? Ларсон ни разу не входил в ее комнату с тех пор, как привез сюда. Да и сейчас вряд ли собирается это сделать, хотя у него какое-то странное, игривое настроение. Глэдис повернулась к нему и открыто взглянула в глаза.
— Почему ты считаешь, что каждое твое слово приводит меня в трепет? — спросила она.
— Потому что по выражению твоего лица можно прочитать многое.
— Ты плохо читаешь, — сказала Глэдис. — Я вовсе не трепещу каждый раз, когда ты заговариваешь со мной. С чего мне впадать в подобные крайности, когда мы знакомы тысячу лет? Так что это игра твоего воображения.
40 
