42 
— Мы любили…
— Нет, ты был в другом месте… со своими призраками.
Она заметила, как его передернуло.
— Ни одна женщина столько не значила для меня, как ты. Но этого достаточно. Прошу тебя!
Его слова она восприняла как удар. Отодвинулась и враждебно уставилась на него. Так же отчужденно, как он!
— Что значит «достаточно»? — Несмотря на обиду, она старалась говорить спокойно. — Мы предаемся любви, но я для тебя ничто. Потому что у тебя есть от меня секреты.
Он рассеянно провел рукой по волосам.
— Ты заставляешь меня сказать такое, после чего я сам себе стану невыносим. Этого ты хочешь?
— Если я не нужна тебе…
— Не нужна? Я не хочу, чтобы ты была для меня доктором. Я хочу, чтобы ты любила меня.
— Я люблю тебя…
— О да, но любишь по своим правилам. Ты хочешь владеть душой мужчины так же, как и его сердцем. Я был прав, когда боялся тебя.
Над ними нависло молчание. Отвратительное молчание недоверия. У Энджи появилось такое чувство, будто у нее что-то умерло в душе.
— Не смотри так, — попросил Бернардо.
— Не знаю, как я смотрю, — убитым тоном возразила Энджи. — Не знаю, что сказать тебе. По-моему, тому, что случилось между нами в прошлую ночь, наверно, не следовало быть.
— Ты и в самом деле так думаешь? — Он побелел.
— Не знаю.
— Нет, любовь моя. — Он обхватил руками ее лицо. — Не позволяй призраку встать между нами. Это ничего… ничего…
— Что значит «ничего»? По-моему, это «ничего» затягивает тебя в омут. Не спрашивай, откуда я это знаю. Знаю, и все.
— Тогда, я думаю, ты должна быть ведьмой, чтобы знать так много.
— Так много? — с горечью повторила она. — На самом деле я ничего не знаю. Ты не позволяешь мне знать. Ты говоришь о любви по моим правилам. А как насчет твоих правил? Ты хочешь отдать только частицу себя, и не больше. Это не любовь.
— Дорогая… пожалуйста… пожалуйста…
— Скажи мне! — с мукой выкрикнула она. — Кто третий призрак?
Он вздохнул, будто слабость не позволяла ему продолжать сопротивление.
— Третий призрак, — минуту спустя начал он, — мальчик двенадцати лет. Он живет один с матерью. Иногда к ним приезжает отец. Но отец не женат на его матери. У отца другая семья в большом доме у моря. Там законная семья. Ее все признают. Она носит его имя… Мальчик носит имя матери и втайне этого стыдится. Он стыдится и своего стыда тоже, потому что она хорошая мать и любит его. Мальчик старается быть таким, как она хочет, но втайне мечтает побывать в большом доме и увидеть семью отца. И однажды он убегает из дома и идет вниз по горам один. Никто не видит его, и никто не знает, куда он идет. Темнеет, а идти еще далеко. И он поворачивает назад, к дому. Там темно. Он ждет возвращения матери. Проходят часы, она не возвращается. Потом кто-то сообщает, что оба его родителя погибли. В тот день отец приезжал навестить его мать. Они были встревожены его отсутствием и поехали на машине искать мальчика. В горах машина перевернулась, и они оба погибли.
— О боже! — прошептала Энджи. Но Бернардо вроде бы не слышал ее. Он погрузился в кошмар, который по-настоящему никогда не оставлял его.
— Мальчик никому не говорил, почему он убежал, — продолжал Бернардо. — Но сердцем он знал, что это он убил их. И потом через несколько дней пришла жена отца, чтобы увидеть его. Ненависти этой женщины боялась его мать. Но с ним жена отца говорила по-доброму. Она сказала, что он должен жить в доме своего отца и носить имя отца, как и другие сыновья. Так ценой двух жизней он добился того, чего хотел. Он должен был честно сказать ей, что убил ее мужа. Тогда бы она отвернулась от него и послала бы в какое-нибудь детское учреждение. Чего он и заслуживал. Но он боялся сказать правду. Он трус, понимаешь?
— Нет! — с жаром воскликнула она. — Он же был ребенок.
— Но сейчас он не ребенок. Он продолжает молчать все годы. А теперь и вообще невозможно говорить об этом. Все попытки Баптисты проявить доброту он встречал с неприязненным подозрением. И всегда гадал, как сильно в глубине души она ненавидит его…
— Это несправедливо по отношению к Баптисте, — запротестовала Энджи. — У нее нет ненависти к тебе.
— Возможно. Но что бы она сказала, если бы узнала правду?
— Не знаю. Но не думаю, чтобы она прокляла ребенка двенадцати лет.
— Я не чувствовал себя ребенком. Я чувствовал себя взрослым человеком. Отец, уезжая от нас, всегда говорил: «Запомни: ты должен заботиться о матери. Это долг мужчины». Но вместо того, чтобы заботиться о ней, я… — Его передернуло. — Боже милостивый!
42 
