26 
— Но я ни во что не верю, черт побери.
— Неправда. Ты считаешь, что эта женщина важная, важнее, чем ты, и поэтому молчишь. Но я тебе сегодня говорю лишь о женщине, которая может умереть, и ни о чем другом.
— Ерунда.
— Любая жизнь стоит любой жизни, устраивает это тебя или нет. Ее, твоя, моя и Моники. Это дает нам уже четыре. Ты добавляешь шесть оставшихся миллиардов — вот и считай.
— Ерунда, — повторил Пи. — Идеи.
— Я живу идеями.
— А я живу губками.
— Это не так.
Пи замолчал, и Адамберг вновь уселся за стол. После нескольких минут молчания он встал и надел куртку.
— Пойдем, — сказал он, — пройдемся.
— На таком холоде? Мне здесь хорошо, тепло.
— Я не могу думать не на ходу. Спустимся в метро. Походим по перронам, придут полезные мысли.
— Во всяком случае, мне нечего вам сказать.
— Знаю.
— Во всяком случае, метро закроют. Они нас выставят наружу, я знаю эти дела.
— Меня не выставят.
— Привилегии?
— А то!
Адамберг медленно шел по пустынному перрону станции «Кардинал Лемуан» в направлении Аустерлица. Он молчал, голова опущена, а Пи шагал чаще, стараясь не отставать, потому что этот полицейский, хотя и полицейский и стремящийся спасти шкуру женщины в пальто, был, тем не менее, человеком из приличного общества. И компанией — а это редкость, когда постоянно приходится толкать перед собой тележку. Адамберг посмотрел как между рельсами пробежала мышь.
— На самом деле, — вдруг сказал Пи, беря под руку своего спутника, — у меня тоже есть мысли.
— О чем?
— О кругах. О рождении. Возьмем, например, пуговицу на вашей куртке, вы знаете, что она круглая?
Адамберг пожал плечами.
— Не знаю, замечал ли я эту пуговицу.
— Я тоже. И эта пуговица, я бы сказал, имеет пятьдесят один миллиметр в окружности.
Адамберг остановился.
— И это продвигает нас… к чему? — спросил он серьезно.
Пи покачал головой.
— Даже полицейский мог бы разглядеть в этом ключ нашего мира. Когда я был маленьким, в школе при приюте меня называли 3,14. Ухватываете шутку? Пи? 3,14? Диаметр круга, умноженный на 3,14, равен длине окружности? Такая вот мелочь, но она стала важной в моей жизни. Возможно, это удача свыше, что мое имя растворилось в кофе. Я стал числом, и не каким-попало числом!
— Я понимаю, — сказал Адамберг.
— Вы не можете охватить того, что я знаю. Потому что пи работает с любым кругом. Это открыл один грек. Хитрющими были эти греки. Вот твои часы, ты можешь узнать окружность твоих часов, если это тебя интересует. Твой бокал для вина, если захочешь знать, какую окружность ты пьешь. Колесо твоей тележки, окружность головы, печать в мэрии, дырка в твоей обуви, серединка маргаритки, дно бутылки, шары для игры. Мир состоит из кругов. Вы об этом думали? Итак я, Пи, я знаю о них о всех, этих кругах. Задайте вопрос, если не верите.
— Маргаритка?
— С лепестками или только сердцевина?
— Середина.
— Двенадцать миллиметров днем. Мы говорим о довольно крупной маргаритке.
Пи сделал перерыв, чтобы его информацию можно было по достоинству оценить.
— Вот, — заметил он, качая головой. — Это моя судьба. А какой самый большой круг, последний круг?
— Окружность Земли.
— Да, вижу, вы поняли. И никто не может знать окружность Земли, не используя пи. В этом вся хитрость. Таким образом, я стал ключом этого мира. Скажете, к чему это меня привело?
— Если бы решил мое дело, как ты решаешь круги, это было бы что-то.
— Я не люблю диаметр.
— Я понял.
— Как зовут ту женщину?
— Никакого имени. Запрет.
— А, в самом деле? Она тоже… тоже потеряла свое имя?
— Да, — сказал Адамберг улыбаясь. — Но у нее не осталось даже начала.
— Хорошо, тогда дадим ей число, как и мне. Это будет милосерднее, чем говорить о ней как о «той женщине». Назовем ее «4.21», потому что, она… она взяла главный приз.
— Если хочешь. Будем говорить 4.21.
Адамберг привел Пи к маленькому отелю, расположенному в трех улицах от комиссариата. Он медленно вернулся в кабинет. Там его уже полчаса ждал уязвленный эмиссар министерства. Адамберг знал его — молодой блестящий, агрессивный и трусливый.
— Я допрашивал свидетеля, — сказал Адамберг, бросая куртку кучей на стул.
— Вам потребовалось много времени, комиссар.
— Да.
26 
