очень нудно 
135 
Зверь рычит на меня и скребет пол когтистой лапой, оставляя длинные прорехи в бесценном ковре. Сверкают алые глаза. Ну вот, а мне нельзя было ходить по ковру на каблуках. Я ему это припомню, когда он в следующий раз начнет делать комментарии по поводу моей обуви.
— Я хотела сама их убить, — говорю я на случай, если выразилась недостаточно прямо.
Зверь ревет так громко, что оконные стекла дребезжат в рамах, а затем шагает вперед и трясет передо мной оторванными головами в бессловесном упреке, алые глаза мечут искры.
Я смотрю на лица Принцев. Их глаза закатились, рты открыты в крике. Лица не застывают с таким выражением, если только не довести кого-то до точки, когда сама смерть кажется милосердием.
Сквозь огромные клыки зверь рычит:
— У тебя было достаточно времени. Ты не убила. Твое время вышло.
Рога начинают таять и стекают вдоль лица. Голова становится жутко бесформенной, расширяется и сокращается, пульсирует и сжимается, прежде чем снова расшириться — словно слишком большую массу ужимают в чересчур малую форму и зверь сопротивляется. Массивные плечи проваливаются сами в себя, выпрямляются и снова сжимаются. Головы Принцев с чавкающим звуком падают на пол. Зверь оставляет длинные прорехи в деревянном полу, сквозь то, что было бесценным ковром, и содрогается, сгибаясь пополам.
Когти распластываются по ковру и становятся пальцами. Задние лапы вскидываются, резко опускаются и превращаются в ноги. Но они неправильной формы. Конечности искривлены, кости составлены неправильно, где-то растянуты, как резина, где-то сошлись узлами.
Зверь все еще рычит, но звук меняется. Бесформенная голова мотается из стороны в сторону. Я замечаю под спутанной гривой волос дикие глаза, мерцающие лунным светом, черные клыки, с которых падает пена, когда он рычит. А затем месиво волос внезапно растворяется, гладкая черная кожа начинает светлеть. Зверь валится на пол в конвульсиях.
Я просто не могу не сравнивать это с трансформацией Риодана. Оба умеют быстро превращаться в зверей, но возвращение Бэрронса в человеческую форму длится долго.
«Мне нравится зверь, — сказал мне Бэрронс. — Риодану нравится человек». И хоть они оба животные, они предпочитают разную территорию. Риодан охотится среди бетона и стекла современных джунглей, они для него словно вторая кожа. Бэрронс скользит в темных зарослях естественных джунглей, его ведет жадный голод дикого льва, вырвавшегося из долгого заточения в зоопарке.
Внезапно он поднимается на четвереньки, опустив голову. Кости скрипят и щелкают, принимая новую форму. Вырисовываются плечи, сильные, гладкие, бугрящиеся мускулами. Руки широко расставлены. Одна нога вытянута назад, другая согнута, словно ее хозяин напрягся для прыжка.
На полу лежит обнаженный мужчина.
Бэрронс поднимает голову и смотрит прямо на меня, на несколько футов выше сделанного мной углубления в диване.
— Это и мое преступление тоже. Меня там не было, чтобы все увидеть, но в моей голове этот чертов образ прокручивался каждый день.
— Это меня изнасиловали.
— Это я не смог тебя спасти.
— И поскольку ты винил себя…
— Не только я себя винил.
— Я не винила тебя за то, что ты меня не спас! — рычу я. — Мое спасение — моя забота, больше ничья.
— Ты винила меня за то, что я позволяю им жить.
— Я…
«Не винила», — вот что я собиралась сказать. Но с удивлением осознала, что он прав.
В глубине души я затаила обиду. Я злилась на Бэрронса за то, что он не убил Принцев, как только узнал, что они со мной сделали.
— Я хотел, — напряженно говорит он. — Но они были чертовыми ключевыми элементами.
В’лейн поддразнивал меня тем, что Бэрронс позволил моим насильникам жить, продолжать существование после того, что они со мной сделали. Я очень хотела, чтобы он озверел от жажды мести и сделал то, что сделал сегодня, — оторвал им головы и принес мне с молчаливым: пусть я не смог тебя спасти, но я отомстил. Все это время часть меня судила его по этому нежеланию отомстить за меня и не давала мне полностью принять Бэрронса. Как он мог не желать смерти Темных Принцев?
Бэрронс был прав и в остальном. Я могла еще несколько месяцев назад отправиться за Принцами. Но не хотела. Они изменили меня. До изнасилования я была хорошей, искренне хорошей, без всяких дурных мыслей. Если я причиняла кому-то вред, это было случайно, и мне от этого было плохо. Но после того, что они со мной сделали, внутри меня образовалось нечто новое: нечто яростное, безжалостное, не знающее законов, стремящееся стать тем, кто творит дикости, потому что когда ты дикарь, никто не рискнет связаться с тобой. Я хотела быть плохой. Безопаснее было быть плохой.
135 
