25 
Пьеро поглядел на тетю, но она молчала.
— Попробую, — проговорил он.
— Нет, попробовать мало, — сказал Эрнст. — Ты пообещай.
— Хорошо, обещаю, — согласился Пьеро. — А что надо делать?
— Это касается твоего друга, Аншеля Бронштейна.
— А что такое? — Пьеро наморщил лоб.
— Эрнст… — нервно произнесла Беатрис, подавшись вперед.
— Минутку, Беатрис. — Шофер, как совсем недавно, стал очень серьезен. — Одолжение заключается в следующем: я прошу тебя никогда не упоминать имени этого мальчика в доме на горе. Понимаешь?
Пьеро смотрел на него как на сумасшедшего.
— Но почему? Это же мой лучший друг. Я знаю его с рождения. Он мне как брат.
— Нет, — резко ответил шофер, — он тебе не брат. Не говори так. Думай, если хочешь. Но вслух не говори.
— Эрнст прав, — поддержала Беатрис. — Лучше вообще не говори о своем прошлом. Вспоминай, конечно, но молчи.
— И об этом мальчике, Аншеле, ни слова, — повторил Эрнст.
— О друзьях говорить нельзя, называться своим именем нельзя, — тоскливо пробормотал Пьеро. — Чего еще мне нельзя?
— Не волнуйся, это все. — Эрнст улыбнулся. — Следуй этим правилам — и в один прекрасный день я научу тебя водить машину.
— Хорошо, — буркнул Пьеро. Не свихнулся ли случайно этот шофер, подумал он. Весьма некстати для человека, который по нескольку раз в день ездит на гору и обратно.
— Через два часа, — напомнил Эрнст, когда они с тетей выходили из машины.
Обернувшись, Пьеро увидел, что шофер нежно коснулся локтя тети и они посмотрели друг другу прямо в глаза — не столько ласково, сколько тревожно.
На улицах городка было людно, и по дороге тетя Беатрис несколько раз здоровалась со знакомыми, представляла им Пьеро и объясняла, что он приехал жить к ней в Бергхоф. То и дело попадались солдаты; четверо сидели перед таверной, курили и пили пиво, несмотря на ранний час. Завидев Беатрис, они выбросили сигареты и приосанились. Один безуспешно попытался спрятать за каской высокий стакан с пивом. Тетя намеренно не смотрела в их сторону, но Пьеро очень заинтриговала вызванная ее появлением суета.
— Вы знаете этих солдат? — спросил он.
— Нет, — ответила Беатрис. — Зато они меня знают. И боятся, как бы я не донесла, что они пили пиво, вместо того чтобы нести службу. Стоит хозяину уехать, как они начинают манкировать своими обязанностями. Так, нам сюда. — Они подошли к витрине магазина одежды. — Вроде на вид ничего, да?
Следующие два часа стали для Пьеро, пожалуй, самыми скучными в жизни. Беатрис заставила его перемерить кучу всего, что составляло немецкий национальный костюм — белые рубашки с кожаными штанами на коричневых кожаных подтяжках и белые гольфы. Затем они переместились в обувную лавку, где Пьеро измерили ноги и заставили ходить в ботинках туда-сюда, а сами внимательно на него смотрели. Потом тетя и племянник вернулись в первый магазин, где одежду успели подогнать по фигуре, и Пьеро вновь пришлось по очереди все это надевать и медленно вертеться посреди помещения перед продавцом и Беатрис.
Он чувствовал себя идиотом.
— Можно уже идти? — проныл он, когда тетя выписала чек.
— Да, конечно, — ответила она. — Проголодался? Зайдем куда-нибудь пообедать?
Зачем спрашивать? Пьеро всегда был голодный, и, когда сообщил об этом, Беатрис громко рассмеялась.
— Весь в отца, — сказала она.
— А можно один вопрос? — Они уже сидели в кафе, ожидая заказанный суп с бутербродами. Тетя, негромко вздохнув, кивнула:
— Разумеется. Что ты хотел узнать?
— Почему вы к нам не приезжали, когда я был маленький?
Беатрис задумалась, но дождалась, пока принесут еду, и только тогда заговорила.
— В детстве мы с твоим папой были не так чтобы очень дружны, — начала она. — Он же старше, что у нас общего? Но потом он ушел на Великую войну, и я страшно скучала по нему и все время за него волновалась. Он, конечно, писал домой, но письма были странные… то вроде нормальные, а то совершенно бессвязные. Ты ведь знаешь, его тяжело ранило…
— Нет, — удивленно вымолвил Пьеро. — Не знаю.
— Да, ранило. Странно, что тебе никто не рассказал. Твой папа с товарищами ночью сидели в окопах, и на них напали англичане. И одолели. Убили почти всех, но Вильгельм чудом сумел убежать. Правда, пуля попала ему в плечо, и если бы чуть-чуть правее, так и убила бы. Он спрятался в лесу и оттуда видел, как англичане вытащили из укрытия одного несчастного мальчишку — последнего, кто выжил в том окопе, — и начали спорить, что с ним делать, а потом кто-то выстрелил ему в голову. Вильгельм, уж не знаю каким образом, добрался до немецких позиций, но потерял много крови и сильно бредил. Его кое-как перевязали и отправили в госпиталь, там он пролежал несколько недель и мог бы остаться дома — но нет, едва оправившись, попросился обратно на фронт. — Она осмотрелась, убедилась, что никто не подслушивает, и понизила голос почти до шепота: — Думаю, из-за того ранения и всего, что он тогда видел, он и повредился рассудком. После войны он очень сильно переменился. Он так злился, так ненавидел всех, кого считал виновными в поражении Германии. Потому мы и поссорились: меня ужасала его твердолобость, а он говорил, что я на войне не была и, значит, ничего не смыслю и права не имею судить.
25 
