Глава 4

После отъезда Анри Камилла заскучала. Вильморен всегда оживлял ее жизнь, но его визиты не могли длиться вечно или хотя бы случаться чаше. У Анри было много обязанностей.

Госпожа де Ларди устроилась с книгой у огня, но читать не могла. Может быть, Анри прав, и ей пора что-то менять? Однако при мысли, что нужно ехать в Париж и начинать охоту за женихами, Камиллу начинало тошнить. Она уже однажды попробовала и вовсе не горела желанием повторять попытку. Проще здесь и так – а там будь что будет. Господу наверняка нравится ее жизнь, если Он не хочет, чтобы она изменилась. Почти монахиня – только без обетов, без мессы, в бархатных платьях и с еретическими книгами. Камилла усмехнулась.

«Если бы Он хотел, чтобы я изменилась, Он дал бы знак... А я, возможно, оказалась бы не настолько глупа, чтобы понять послание».

Она вздохнула и захлопнула книгу. И в тот же миг услыхала топот ног. Дверь распахнулась.

– Госпожа! – Аннет задыхалась. – Там... там вернулся аббат де Вильморен!

– И его возвращение тебя так напугало? – насмешливо поинтересовалась Камилла.

Аннет помотала головой:

– Святой отец привез раненого. Говорит, нашел на дороге...

Камилла вскочила и бросилась в холл. Анри как раз входил в дом, за ним шли двое слуг, поддерживавших раненого. Высокий дворянин, руки в крови и еле ступает, а на черной одежде кровь незаметна – и все же госпожа де Ларди с первого взгляда поняла, что дело плохо.

– Камилла, срочно нужна комната. И врач. – Анри был по-военному немногословен, не зря столько лет отслужил в гвардии.

– Идем. – Камилла кивнула слугам и стала подниматься по лестнице. Раненый, кажется, не понимал, куда его ведут, но ноги покорно переставлял. – Что случилось?

– Я ехал в аббатство и увидел красный сугроб, – хмыкнул Анри, перешагивая через две ступеньки. – А потом углядел и брошенную лошадь. На шевалье де Виллеру наверняка напали разбойники. Или он – неудачливый дуэлянт. Но что он делал в сугробе у дороги, ума не приложу. Следов борьбы поблизости я не заметил.

– Шевалье де Виллеру?

– Да, Теодор де Виллеру. Он назвался. Не ведаю, сознательно или нет, но он превосходно язвит в ответ. По дороге мы имели весьма содержательную, хотя и короткую беседу. Он все время порывался куда-то ехать и кого-то спасать. Еле удержал.

Камилла распахнула дверь одной из комнат для гостей. То, что нужно: кровать, чистые простыни, растопленный камин, и до ее собственных покоев недалеко. Слуги осторожно уложили шевалье на постель.

– Так, я беру это в свои руки, – решительно объявила Камилла.

...Огонь в камине казался алым зрачком дракона. Теодор почему-то не мог закрыть глаза и лежал, глядя на пламя. Мир мерцал перед ним огненными оттенками, огонь жег пальцы, поднимался по запястьям, змеей обвивал руки и полз, полз все ближе к сердцу... Сердце – тугой комочек – бешено пульсировало в неровном ритме.

Теодор попробовал нашарить на поясе рукоятку кинжала, но не обнаружил оружия и встревожился. Ах да, кинжал остался на дороге... А где находится он сам? В каком-то доме. Потолок качался. По комнате плясали тени: вот тень с профилем прекрасной женщины протянула руку своему изящному партнеру, то ли в плаще, то ли в сутане... Теодор сморгнул наваждение.

В голове гудели все колокола мира. Виллеру чувствовал себя ветхой материей, натягиваемой на деревянную раму ночи. Так тянут, так сильно тянут... Ему не выдержать, рвутся старые нитки, разъезжается плетение.

– Отче наш, сущий на небесах... Да святится имя Твое...

Шепот полетел в ночь, произнесенные слова исчезли бесследно, будто Виллеру молчал. Распятие – угольно-черный росчерк на алой стене.

Бога рядом не было. И Девы Марии тоже. Но какая-то женщина приходила. Она собственноручно стянула с него камзол и ботфорты, Теодору было уже почти все равно. Реальность утонула в рыжем тумане, и отчетливо он слышал лишь голос этой женщины. Ее лицо казалось ему ликом скорбящей Богоматери. Не плачь, Мария, не плачь, на третий день Он воскреснет...

– ...Вы бормочете молитвы чаще, чем мой друг аббат. Вы не похожи на священника, скорее, на военного. Откуда у солдата за душой столько латыни, а?

Ты не понимаешь, хотелось ответить ему. Почему ты не понимаешь? В твоих глазах вся мудрость мира, а ты не можешь меня понять?

  8