очень нудно 
86 
Было часов семь вечера, когда мы вошли в небольшой залив. Солнце садилось при полном безветрии, гладкая, как бильярдный стол, вода казалась медной. И вдруг я услышал слабый звук. Я оглянулся: вокруг отдельно стоящей куртинки тростника прямо у меня на глазах начало закручиваться что-то вроде небольшого вихря. Шум нарастал, при этом тростник не кланялся, как при обычном порыве ветра, а испуганно вытягивался вверх и мелко-мелко трепетал. Словно невидимое чудище ходило вокруг. Длилось это десять-пятнадцать секунд, в какое-то мгновение вихрь стал видимым — должно быть, поток воздуха начал захватывать водяную пыль, и вдруг в нем промелькнул смутный силуэт, после чего все разом стихло.
— Что это, Петрович? — оторопело спросил я.
— Божа моць, — отвечал старик, обмахивая костлявую грудь мелкими крестиками то справа налево, то слева направо.
— Серьезно? Ты ж в Бога не веруешь.
Он положил весло поперек плоскодонки, оперся и придвинулся вплотную. Вид у него стал разом трусливый и торжественный.
— Дьябол!.. — придушенно просипел он. — Больше некому!..
Булавин присел на корточки, утомившись ожиданием, а тем временем кусты лещины зашевелились, и на углу соседнего номера, метрах в пятидесяти, появился Дикунь. Плащ свой он где-то оставил, при нем были только патронташ и неизменная кепка. Оглядевшись, он переступил с ноги на ногу, вскинул ружье, а затем повел стволом слева направо, пока не поймал на мушку сросшиеся дубы — точно там, где минуту назад стоял Булавин.
— Эй, уважаемый, — негромко окликнул тот. — Ты кого тут выцеливаешь?
Только теперь Дикунь заметил сидящего за деревом охотника. От неожиданности он отпрянул в кусты, потом оттуда донесся голос:
— Извините, товарищ… Просто решил сектор обстрела проверить. Сколько ж можно стоять без дела!
Булавин выпрямился, смахнул пот со лба, по его длинному, гладко выбритому породистому лицу скользнула кривая усмешка. „Сектор!“ — пробормотал он. И тут лес ожил, разом взорвавшись десятками голосов. Егерь повел в наступление свою разношерстную армию. Отдаленные вопли загонщиков сливались с эхом, в них звучали страх и неуверенность, а лес отвечал шорохами и треском сучьев в самой глубине.
Даже у меня сердце забилось быстрее. Сейчас обложенная стая снимется с лежки и врассыпную пойдет на охотников. Голоса загонщиков приближались и крепли. Я видел, как Булавин переломил свой „Зауэр“, бросил короткий взгляд на тускло блеснувшие донца гильз, проверяя, все ли в порядке, и встал так, чтобы можно было стрелять в просвет между деревьями, оставаясь невидимым для зверя.
Слева сухо хрустнул выстрел, за ним — другой. Ржаво-серая тень метнулась по противоположному склону лощины и скрылась в подлеске.
Я продолжал следить за своим приятелем: он вел себя не так, как следовало бы. Сначала вскинул стволы, помедлил, затем вдруг опустил ружье и поставил его прикладом на мшистую землю, прислонив к дубу. А потом засунул руки в карманы куртки.
Я подумал: зачем? Что он делает? Если на его номер выйдет матерый, от которого неизвестно, чего ждать, пусть и напуганный шумом облавы, надо немедленно стрелять, и без промаха! Еще несколько секунд — и цепь загонщиков достигнет опушки.
Внезапно шагах в сорока впереди хрустнула гнилая ветка. Зашуршала прошлогодняя листва. С косогора через мелкую поросль, озираясь, неторопливо спускался крупный поджарый бирюк — из тех, что могут вскинуть на спину зарезанную ярку и даже не сменят привычную побежку на шаг.
Спустившись к завалу бурелома, он поднял морду, понюхал сладко пахнущий молодой листвой ветер и устремился в проход. В ту же секунду Булавин выступил из-за дерева.
Заметив человека, матерый мгновенно пал на землю, и его дымно-серая, с темным ремнем между лопатками, шерсть слилась с пестрядью гнилых сучьев, травы, корья.
Булавин вынул руки из карманов и сделал шаг навстречу зверю. Потом другой. Двигался он медленно, будто по колено в воде. Лицо оставалось спокойным — только незажженная папироса ходила из угла в угол сухого рта.
Волк ждал лежа, прижав уши и наполовину опустив веки. Словно дремал. Когда расстояние между ним и человеком сократилось до четырех шагов, зверь не выдержал и стал едва заметно отползать. Шерсть на загривке встала дыбом, напряженно вытянутый хвост подрагивал, как отдельное существо. В горле бирюка, под складками шкуры, почти беззвучно прокатилась одна-единственная басовая нота.
86 
