очень нудно 
30 
Местная тюрьма представляла собой самый обычный, более-менее надежно сколоченный из досок сарай, запиравшийся на большой железный замок. Коренные островитяне туда почти не попадали, потому что их просто не за что было сажать.
Когда солдаты втолкнули в помещение Атеа, а затем заперли дверь, трое белых арестантов принялись колотить в стены и кричать:
— Эй, капитан, ты же обещал: никаких обезьян!
Ответом послужило молчание, и тогда они обратили взоры к Атеа, сохранявшего величавую осанку вождя.
— Сейчас ты пожалеешь о том, что здесь очутился! — прошипел один из них.
И Атеа спокойно ответил:
— Я уже жалею.
Мужчины удивились: они не ожидали, что полинезиец может говорить по-французски. Это разозлило их еще больше, так как они привыкли к безмолвному и трусливому повиновению туземцев.
Когда один из арестантов бросился к Атеа, другие немедленно последовали его примеру. Они навалились на него, заставив встать на колени. Кто-то вцепился ему в волосы, другой схватил за шею.
Пол «тюрьмы» был покрыт обычной смесью ракушек и песка. Нашарив раковину с острым, как бритва, краем, Атеа с силой полоснул ею по руке, сжимавшей его горло.
Издав пронзительный крик, мужчина отпустил свою жертву. Воспользовавшись мгновенной растерянностью остальных нападавших, Атеа раскидал их по сторонам.
Один из них, быстро придя в себя, принялся кружить вокруг полинезийца.
— Ах ты тварь! Погоди, сейчас мы тебя скрутим!
— Не думаю, — произнес Атеа, внимательно следя за его движениями. — На твоем теле есть несколько уязвимых мест, которые я могу порезать этой раковиной: пять толчков сердца, и твоя душа отправится гулять по острову.
— Оставь его! — проворчал другой мужчина, а после обратился к полинезийцу: — За что тебя сюда посадили?
— За то, что я это я.
— Хороший ответ. Что ж, раз ты такой храбрый и прыткий, нам не стоит ссориться. В конце концов, и мы, и ты не на свободе.
Посмотрев на него своими большими, темными, непроницаемыми глазами, Атеа твердо и четко произнес:
— Я свободен.
В это время в кабинет Мориса Тайля вошла Эмили Марен. Капитан догадывался, что она скажет, но он не знал, что ответить ей, прежде всего потому, что по-прежнему сомневался в своей правоте. И все же он не понимал эту девушку, не боявшуюся того, что ее хрупкая греза развеется, соприкоснувшись с грубой реальностью внешнего мира.
Эмили не выглядела ни искушенной, ни безумной, ни утомленной скукой, ни пресытившейся богатством. И между тем была готова променять жизнь в Париже на убогое существование в хижине дикаря.
Морис не мог постичь ее стремлений, потому что сам прибыл в Полинезию именно для того, чтобы иметь возможность вернуться во Францию хотя бы с какими-то деньгами. Здесь мало на что приходилось тратиться, и большую часть жалованья молодой человек складывал в пустую жестянку из-под табака.
После всех революций и войн Париж наводнила орда бедноты, согласной работать за такие гроши, что найти хорошую работу казалось почти невозможным. Нищие множились, как саранча; в ту пору жалкая чердачная комната без мебели и камина для многих казалась роскошью.
Желая вырваться из оков бедности, Морис с радостью согласился на предложение отправиться на Маркизские острова, где тепло и вдоволь бесплатной еды и женской любви.
В результате он уже устал от здешней жары, ему надоела местная кухня, а вахине он еще не нашел.
Морис часто вспоминал Париж, как некое волшебное видение. Ему казалось, будто он существует в странном сне, где все прекрасно и в то же время до боли чуждо. Он очень хотел вернуться обратно.
— Прошу вас, капитан, — сказала Эмили, — отпустите Атеа. Ведь он и впрямь ничего не сделал!
— Но ваш отец…
— Мой отец не чувствует того, что чувствую я.
— Он не хочет оставлять вас в Полинезии. Зачем запирать себя на крохотном Хива-Оа? За пределами океана — целый мир; поверьте, мадемуазель Марен, он очень большой!
— Этот мир в моем сердце, — ответила Эмили и прижала руки к груди.
— Простите, — не выдержал Морис, — но вы влюблены в дикаря!
— Разве дикарь может сказать: «Я всегда хочу видеть себя в твоих глазах?» — спросила девушка, и капитан не нашелся, что ответить.
— Мсье Тайль, — продолжила Эмили, — позвольте нам самим решать свою судьбу. Любая возможность таит в себе и надежду, и страх. Гораздо хуже, когда ее просто нет.
30 
