очень нудно 
48 
— А что думаешь ты?
— Я ошибался, полагая, что можно быть и тем, и другим, соединить несоединимое. Ты должна уйти, Эмалаи. Там, среди белых людей, твоей отец, он ждет тебя.
— Мой отец здесь, на Хива-Оа?
— Да.
Пытаясь унять дрожь, она обхватила себя за плечи.
— Когда я должна уйти?
— Сейчас.
Эмили, не отрываясь, смотрела на мужчину, чей страстный взор с некоторых пор застилал ей весь белый свет, чье дыхание, казалось, сливалось с ее собственным. Мужчину, который одним махом безжалостно разрывал все, что их связывало.
— Ты больше не любишь меня?
— Это не имеет значения. Если мне приходится выбирать между тобой и моим народом, я могу принять только одно решение.
От Атеа исходило ощущение некоей угрожающей силы. Эмили казалось, что сейчас он способен на все. Что он может унизить, даже ударить ее. Она чувствовала, что он ненавидит ее за то, что от него был готов отвернуться его народ.
Открыто выражая свои желания, он не думал о том, что иногда искренность способна убить, так же как пламя любви — сжечь душу дотла.
«Я никогда не занимала в его душе больше места, чем жажда власти», — сказала себе Эмили.
Она подумала, что они бы могли уплыть на Нуку-Хива, где Атеа ловил бы жемчуг (когда-то он сам говорил об этом!). И пусть бы племя выбрало нового вождя. Но она знала, что Атеа ни за что не пожертвует своим положением во имя любви.
Все, что говорили о нем отец и священник, оказалось правдой. Сперва он вышвырнул из своей жизни Моану, а теперь с такой же легкостью готов избавиться от нее.
Эмили с силой рванула ожерелье, и жемчужины дождем посыпались на пол.
— Ты могла бы оставить его себе, — сказал Атеа.
— Нет. Если ты меня прогоняешь, то мне ничего не нужно.
Эмили решила проститься с Тефаной и Киа. Девушки держались натянуто и испуганно, так, словно она была больна неизвестной, но заразной болезнью. Больше им не было нужды притворяться, что белая женщина — одна из них.
Медленно собрав свои вещи, Эмили вышла из хижины и направилась к воротам на непослушных ватных ногах. Островитяне провожали ее взглядами, в которых не было враждебности, но не было и сожаления или приязни. Атеа не показывался. Эмили не стала задумываться о том, было ли это признаком малодушия и слабости, сумел ли он за одну секунду изгнать ее образ из своей памяти и… своего сердца.
Она привыкла ощущать его незримое присутствие в своей жизни даже тогда, когда его не было рядом. И теперь Эмили знала, что не скоро избавится от этого чувства.
Внизу ее ждали отец, Морис Тайль, солдаты и… Моана. Их взгляды тоже казались чужими. Эмили словно внезапно очутилась между двух миров, ни одному из которых не принадлежала.
Когда Рене бросился вперед и самозабвенно обнял свою дочь, она сполна ощутила его страдания и его счастье, и к ней пришли спасительные слезы.
— Все забудется! Мы уедем домой и заживем, как прежде! — повторял он, а ей вдруг стало неловко от того, что она предстала перед таким количеством мужчин в юбке из тапы и выцветшей шали, кое-как прикрывающей грудь. Выгоревшие до белизны распущенные волосы падали на обнаженные плечи, лицо, голые руки и босые ноги покрывал ровный тропический загар.
Вспомнив о том, как впервые очутившись на Тахуата она стыдилась снять корсет, девушка поняла, как сильно она отличается от прежней Эмили и в сколь глубокий сон была погружена все это время.
Увидев, что Моана смотрит на нее с ожиданием, Эмили сделала над собой усилие и обратилась к ней:
— Я еще раз прошу у тебя прощения. Теперь я понимаю, каково тебе было. Хотя, возможно, легче, чем мне, ведь тебя защищала твоя ненависть.
— Будет лучше, если ты тоже возненавидишь Атеа, — сказала туземка.
— Я не знаю, смогу ли, — призналась француженка. — Насколько я понимаю, он не мог поступить иначе.
Моана сверкнула глазами.
— Ему ничто не поможет. Его власти на острове пришел конец.
Хотя в ее голосе звучала гордая уверенность, в нем не было ни прежней вражды к белой девушке, отобравшей у нее жениха, ни ожидаемого злорадства. По-видимому, Моане удалось справиться со своим несчастьем или найти утешение в чем-то другом.
— Не стреляйте, — попросила Эмили капитана, глядя на черные жерла пушек, нацеленные на крепость, — там много женщин, детей и стариков.
— Я сдержу свое слово и ступлю на путь переговоров, — важно произнес Тайль. — Я всегда осуждал тех, кто стремился править туземцами с помощью кнута и виселицы. Я с самого начала хотел решить это дело мирным путем, но Атеа захотелось испытать меня на прочность, и в результате пролилась кровь.
48 
