51 
Это показалось ей решением проблемы, более того — единственным выходом из сложившейся ситуации. В Полинезии она осознала, что нельзя убежать от себя и нужно принимать жизнь такой, какова она есть.
Вернувшись домой, Эмили сбросила с плеч накидку и поспешно прошла в кабинет отца. Рене сидел над какими-то бумагами и имел озабоченный, пожалуй, даже потерянный вид, однако дочь не заметила этого.
Взбудораженная своими мыслями, она быстро проговорила:
— Я еду в Полинезию. Возвращение в Париж было ошибкой. Я ощущаю себя частью того, а не этого мира.
Сейчас она с особой пронзительностью чувствовала, сколь сильно отличается от девушки, часами сидящей в кресле с раскрытой книгой на коленях, устремив глаза в неведомое пространство и витая в мечтах. Теперь она желала дышать воздухом дикой природы, жаждала полнокровной, полноценной и радостной жизни.
Медленно подняв голову, Рене посмотрел на дочь так, словно не понимал, о чем она говорит.
Потом наконец ответил:
— Ни ты, ни я не сможем вернуться в Полинезию, Эмили. Я не хотел тебе говорить, но наши финансовые дела очень плохи. Боюсь, нам придется съехать с этой квартиры и подыскать себе жилье подешевле.
— Но я прожила здесь всю свою жизнь!
— К несчастью, времена меняются. Большая часть моих средств, вложенных в ценные бумаги, за время нашего отсутствия превратилась в пыль. Мы разорены. Правительство отклонило законопроект о полюбовных сделках между должниками и кредиторами, вновь увеличило налоги и восстановило тюремное заключение за недоимки. Сейчас нам надо спасать то, что у нас еще осталось: нашу свободу и честь.
Эмили с силой сплела пальцы. Бедный отец! Что ей стоило нагнуться и поднять хотя бы одну жемчужину из ожерелья, подаренного Атеа! Ведь он предлагал ей забрать украшение с собой! Впрочем сейчас ей казалось, что это было столь же немыслимо, как утащить что-то из сна.
— Отец! Я должна сказать, что у меня будет ребенок.
Его глаза впились в нее, и Эмили почудилось, будто в них плещутся безнадежность и скорбь.
— От Атеа.
— Да.
Обхватив голову руками, Рене качнулся взад-вперед.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Я не замужем. У нас нет денег. И я ничего не умею.
— Не только это. Атеа полинезиец. По ребенку будет заметно, кто его отец. Наши миры слишком разные, они не должны пересекаться в чем-то важном: я тебя предупреждал.
— Атеа красив. Ты сам это признавал.
— Я говорил и о том, что он может существовать только в своей среде. Там он — полубог, а здесь превратился бы в дикаря. К тому же в твоем окружении это способен понять только я. Для остальных людей он будет дикарем везде и всегда. Вас разделяют не просто тысячи миль, а… века.
— Что ты предлагаешь?
— Надо поговорить с доктором Ромильи.
— Я была у него сегодня.
— Стало быть, он знает?
— Да.
— Это хорошо.
— Ты не хочешь, чтобы этот ребенок появлялся на свет? — тихо спросила Эмили.
— Я боюсь того, что его ждет, — признался Рене. — Если бы удалось устроить ребенка в хороший приют…
Она сорвалась с места, и ее глаза засверкали, как звезды Южного Креста.
— Я никогда этого не сделаю!
— Прости, Эмили, — потерянно произнес Рене. — Ты права. Надеюсь, нам удастся это пережить. — И неожиданно добавил: — Вся беда в том, что ты не была знакома с другими молодыми людьми. Людьми твоего круга. Наверное, я плохо заботился о тебе и воспитал тебя неправильно.
— Я не жалею о том, что было или чего не было в моей жизни, — сказала Эмили.
Неделю спустя они переехали на другую квартиру. Собственно, то была не квартира, а чердак. Часть книг Рене раздал друзьям. Кое-что из ставшей лишней мебели удалось продать, а многое они просто оставили на квартире. Мадам Патиссо пришлось рассчитать, и Эмили мужественно ходила за покупками на ближайший рынок, готовила еду и стирала одежду.
Иногда она гуляла в парке, слушая воркование голубей в гуще листвы и разглядывая статуи, застывшие, словно в раздумье, на своих пьедесталах. И вновь в памяти всплывал вид монументальных полинезийских деревьев, зелень которых была обрызгана красными, желтыми и белыми кистями огромных цветов.
Однажды, вернувшись с такой прогулки, Эмили увидела Рене сидящим возле камина и сжигающим какие-то бумаги.
Он сидел, весь съежившись, и временами по его лицу пробегала судорога. Перед камином стоял ящик с письмами, которого она прежде не видела. Бумага коробилась и чернела в огне, и по ней текло что-то красное, похожее на кровь. Сперва Эмили испугалась, а после поняла, что это сургуч.
51 
