27 
— Уж у меня не подгорит! — гордо ответила няня. — В чем, в чем, а в готовке я знаю толк!
Однако, застегнув Моне платье, она поспешила вниз.
«Чересчур нарядно, — думала Мона, глядя на себя в зеркало. — Куда больше подошло бы то старое, бархатное, с кружевным воротничком… Ну и ладно! Зато Майклу будет о чем подумать. Все-таки любопытно, что он на самом деле думает обо мне?»
Отражение в зеркале заверяло Мону, что она прекрасно выглядит.
Солнечно-желтое шифоновое платье бросало на ее густые волосы какой-то волшебный отблеск; яркое, смелого покроя, в то же время оно отличалось элегантностью, доступной лишь голливудским модельерам.
В уши Мона вдела изумрудные серьги, еще один резной изумруд блестел на среднем пальце левой руки.
Изумруды купил ей Лайонел в Каире. За них он заплатил сказочную цену, а когда она упрекнула его за расточительность, лишь рассмеялся и поцеловал ее ладонь.
— Я просто хотел увидеть на тебе это кольцо, — объяснил он. — Никак не могу решить, что прекраснее — твоя рука или драгоценности, которыми я стараюсь ее украсить.
Лайонел любил дарить ей подарки. В этом он был удивительно разборчив — не признавал ничего, кроме самого лучшего. И драгоценности, и одежда для его возлюбленной должны были быть эксклюзивными и высшего качества.
Траты его не волновали: он одевал и украшал Мону с увлечением коллекционера. Иногда она спрашивала себя, не превращается ли в какую-то куклу, которую Лайонел с наслаждением украшает изысканными дарами разных стран: русскими соболями, канадскими черно-бурыми лисами, китайскими нефритами и цейлонскими рубинами.
Подарки ей он выбирал по многу часов, с увлечением коллекционера, так что порой Моне казалось, что он стремится доставить радость не столько ей, сколько самому себе. Он стремился к совершенству — и все же Мона знала: совершенство он ищет лишь в том, что непосредственно с ним связано.
Рядом с ним она должна быть прелестна, должна носить изумительные наряды, потрясающие драгоценности, уникальные меха.
Но, когда его нет рядом, пусть обитает в безвкусных и потертых гостиничных номерах, пусть путешествует в одиночку, возбуждая любопытство и толки, пусть общается со сбродом, населяющим второсортные гостиницы и обедающим во второсортных ресторанах.
В высшее общество, к достойным и интересным людям в любом городе дорога ей была закрыта — из страха, что ее путь пересечется с путем Лайонела и нанесет ущерб его карьере.
Да, Лайонел требовал совершенства — но лишь там, где это касалось его самого…
«Хватит о нем думать!» — приказала она себе и улыбнулась своему отражению.
— Мона Карсдейл готова к вступлению в новую жизнь! — насмешливо проговорила она. — В дивный новый мир крестьян, коров и кабачков!
И, покинув свою маленькую спальню, легким шагом сбежала по широкой дубовой лестнице вниз.
Майкл, только что вошедший, стоял в холле, прямо под ней. Она окликнула его сверху; он поднял голову и смотрел, как она бежит к нему, золотая и сияющая, словно жаркое летнее солнце.
— Ну как? — спросила она, остановившись на нижней ступеньке. — Нравится? Или ты предпочел бы увидеть скромницу в сером?
— Ну, на это ты никогда не пойдешь! — парировал он. — Однако, прежде чем начнем ругаться, позволь повторить то, что я сегодня уже говорил: выглядишь ты намного лучше, чем раньше.
— Начнем ругаться? — повторила Мона, вздернув бровь. — С чего это вдруг?
— Заметил воинственный огонек в твоих глазах — и решил сразу предупредить такое развитие событий.
— И ошибся. Няня сделала мне внушение, так что сегодня я намерена вести себя прилично. Буду сидеть с тобой рядышком, вздыхать и лепетать: «Да, Майкл!», «Совершенно верно, Майкл!», «Как ты прав, Майкл!», «Майкл, ты такой умный!» Ну, как тебе понравится такая Мона?
— Очень понравится. Только не забудь сдержать свое обещание.
— Непременно. Вот увидишь, как у меня это получится!
Вместе с Майклом она вошла в гостиную. Доктор, его жена и генерал Физерстоун уже стояли у камина, а миссис Вейл разносила бокалы с хересом.
Мона сегодня в ударе, думал Майкл, глядя, как она, впорхнув в комнату, радостно приветствует Хаулеттов, подставляет седому генералу щечку для поцелуя и интересуется, хранил ли он ей верность, пока она странствовала в чужих краях.
За ужином Мона вела беседу и развлекала гостей. Ни на секунду она не терялась, не лезла за словом в карман; о чем бы ни заходила речь, говорила живо и остроумно, улыбаясь каждому и каждого вовлекая в беседу.
27 
