Глава двенадцатая

Чар стянула шляпу и со вздохом бросила ее на кровать. Во вздохе ее звучала не столько усталость, сколько торжество: путешествие благополучно закончено и она выполнила некую поставленную перед собой задачу.

Она одобрительно оглядела просторную спальню, отметив и тяжелую дубовую кровать под вышитым балдахином, и ореховый гардероб, и чиппендейловские зеркала, и старинные полотна на стенах.

Мысленно она прикидывала, сколько все это стоит, но в то же время подмечала и потертый исцарапанный паркет, и выцветшие и кое-где залатанные шторы, и старомодный викторианский умывальник с плохо вычищенной чугунной раковиной.

Острые глаза Чар ничего не упускали. Закончив осмотр, она присела перед камином и протянула костлявые руки к огню.

Аббатство ей очень понравилось. Чар подозревала, что Мона не захочет ее видеть, начнет придумывать разные отговорки, и уже готовилась пробиваться к ней силком. Однако проявлять настойчивость не пришлось — в ответ на письмо Мона без возражений пригласила ее погостить.

Интересно, понимает ли Мона, как рада Чар ее видеть? Чар догадывалась, что ее чувства едва ли взаимны, но этого и следовало ожидать.

Она привыкла к тому, что никто ее не любит, никто не хочет видеть. Повсюду встречая недоверие и неприязнь, она научилась этим не огорчаться… за исключением редких случаев.

Быть может, таких как сейчас.

Почему-то Мона сделалась для нее важна, как никто другой. Даже себе Чар не могла этого как следует объяснить. Едва ли она привязалась к Моне — чувство привязанности было ей слишком чуждо.

Нет, к Моне влек ее какой-то инстинкт, суеверное чувство, что эта женщина — «эта золотая девочка», как называла ее про себя Чар, — принесет ей удачу.

Чар казалось: с того дня на скачках, когда Мона вошла в ее жизнь, неудачи ее покинули. Советы Моны всегда оказывались удачными, благодаря ей Чар неизменно выигрывала — в руках у нее все буквально обращалось в золото.

В то время Чар сидела на мели и не знала, куда податься; но стоило появиться Моне — и неудачи начали обходить ее стороной.

Даже исчезнув из ее жизни, Мона оставила после себя какую-то счастливую ауру: ведь то путешествие вверх по Нилу оказалось на редкость удачным для Чар. На том судне она завязала одно очень полезное знакомство.

Один из тех, кто играл с ними в покер, несколько лет спустя снова встретился Чар и удивительно ей пригодился. Эту удачу она также приписала воздействию Моны. Девушка казалась ей каким-то живым талисманом, одна мысль о котором привлекает успех.

Воспоминания о Моне придавали Чар уверенность в своих силах так же, как и ее присутствие, когда они бывали где-то вместе. Мона — такая живая, полная сил, словно мчащаяся вперед на приливной волне жизни… она воплощала в себе все, что самой Чар никогда не удавалось.

Тепло очага в доме Моны согревало не только ее руки — казалось, оно проникало и в сердце, иссохшее сердце, окаменевшее от бесчисленных разочарований и обид, с годами превратившееся в бездушный анатомический орган.

Всю свою жизнь Чар верила в удачу.

За удачей она гналась неутомимо, и, хоть погоня эта порой приводила ее в самые странные места, а иной раз низвергала на самое дно ада, Чар продолжала верить своему божеству, обманывающему столь многих и в конечном счете разочаровывающему всех, кто полагается на него.

Удача была богиней Чар — и удача для нее отождествилась с Моной.

Узнав, что Мона сбежала от нее в Луксоре, Чар едва не рехнулась от ярости.

Если бы она не помнила о том, что сидит без гроша и должна еще обобрать Сэди, напилась бы до бесчувствия и надолго забыла обо всем, что происходит вокруг.

  58