очень нудно 
137 
Поднявшись на ноги, Гроза, спотыкаясь, побежала к своей лошади. Ее душили рыдания, когда она с трудом пыталась сесть в седло, крепко прижав к себе Анжелу. Кто-то подсадил ее, и когда она взглянула вниз, то увидела печальное лицо Двух Стрел.
— Побудь с ним, Две Стрелы, — взмолилась она. — Вложи ему в руку оружие. Именно так он мечтал умереть.
Две Стрелы торжественно кивнул.
— Мы отвезем его тело в нашу деревню, где он будет погребен со всеми почестями, как вождь и воин, — заверил он. — Мы передадим вождю Зимнему Медведю его последнюю волю, об этом ты не беспокойся.
— Нам надо ехать, Гроза, — мягко вмешался в их разговор Джереми. — Солдаты разыскивают нас. — Он посадил Идущее Облако перед собой на лошадь.
Выхватив нож, Гроза быстро отрезала свои длинные черные косы. Протягивая их Двум Стрелам, сказала:
— Положи их на его тело в знак моей глубокой печали. Я хочу, чтобы у него было что-нибудь от меня, чтобы охранять его во время путешествия в другой мир. Пусть моя любовь сопровождает его везде, где бы он ни был.
Гроза и Джереми уже проскакали несколько минут, когда тишину ночи пронзил леденящий кровь боевой клич. Громкое рыдание вырвалось из груди Грозы, когда она узнала боевой крик Вольного Ветра. Сейчас она в последний раз слышала звук его голоса. Он умер смертью воина, как того и хотел, сжав в руке оружие, и его боевой клич эхом пронесся над землей. Гроза склонила голову и зарыдала.
Они скакали всю ночь, делая лишь краткие привалы, чтобы дать отдохнуть лошадям. Не разговаривая, оба погрузились в глубокую печаль. Гроза скакала, как молчаливый дух, лишь инстинктивно управляя своей лошадью, поскольку следовала за Джереми. На рассвете они завершили скачку, остановившись перед расстилающейся внизу долиной.
Только теперь Гроза вышла из оцепенения. Глядя расширенными от недоверия глазами, она едва осознавала представшую перед нею картину. Внизу, на равнине, единственный в своем великолепии стоял прекрасный белый бизон.
У Грозы захватило дыхание. Она стояла и смотрела как зачарованная.
— Я слышал об этом животном, но никогда его не видел, — тихо прошептал Джереми.
Гроза с трепетом смотрела на священного белого бизона, который, казалось, тоже пристально и спокойно смотрел на нее.
— Это Священный Белый Бизон, его редко кто видит, — с почтением пояснила она. — Считается, что в теле этого животного воплощается могущественная сила Великого Духа, чтобы покровительствовать своему народу, когда наступают тяжелые и смутные времена. Мясо Белого Бизона нельзя есть, а его шкуру никогда не дубила ни одна женщина племени. Только шаман может прикасаться к этому животному, а снятие с него шкуры обычно совершается в качестве жертвоприношения Великому Духу. Считается, что это дает большое могущество.
В то время как она говорила, великолепное животное, казалось, кивало ей головой. Затем повернулось и пошло иноходью, постепенно растворившись в тумане, лежавшем в долине.
— Как ты думаешь, что бы это значило? — спросил Джереми, наполовину обращаясь к самому себе.
Гроза только покачала головой, не желая высказывать вслух свои мысли. Для нее это был знак того, что ее возлюбленный Вольный Ветер снискал благодать Великого Духа. Ей давала утешение мысль о том, что Ветер обрел наконец счастье и свободу в другом мире, где он будет жить в довольстве до тех пор, пока она не присоединится к нему после своей смерти. Из глаз Грозы снова полились слезы, но ее израненное сердце получило теперь хоть чуточку облегчения. Они спустились вниз с холма и поскакали дальше.
Когда они добрались до ранчо, Таня встретила их у входа, недоумевая, кто это мог приехать так неожиданно. Удивление на ее лице сменилось искренней печалью, когда она увидела скорбное лицо и отрезанные волосы своей дочери. Она бросилась с веранды, громко крича:
— Адам, Адам, иди сюда быстрее!
Адам стремительно выбежал из сарая в ответ на призывы жены. Он остановился как вкопанный, увидев Джереми и Грозу, затем поспешил к ним.
Таня обнимала свою дочь и Анжелу, как бы пытаясь защитить их, на глазах у нее стояли слезы.
— Вольный Ветер погиб, — в смятении сказала она своему обеспокоенному мужу, повторяя то единственное, что только и смогла вымолвить Летняя Гроза.
Адам обнял дочь и крепко прижал ее к себе, как будто хотел взять на себя ее огромную боль.
— Дочка, — нежно сказал он, — моя дорогая, любимая Летняя Гроза. — Он убаюкивал ее на своей широкой груди, и слезы хлынули у нее из глаз прямо на его одежду.
137 
