120 
Я проиграл бы дело в суде. И потерял бы детей. Моих детей растил бы другой. Этан постепенно забывал бы меня – нет, не имя и не то, что я его папа. Он забывал бы, что я важен. Я был бы отцом, который изредка приезжает, а не отцом, который провожает в школу, следит за его играми на стадионе и учит кататься на велосипеде. А малыш, малыш вообще меня не узнал бы. У него не было бы воспоминаний о моем доме. Я был бы всего лишь другом семьи.
Погрузившись в мрачные мысли, я пил и перечитывал е-мейл Шерил, пил и перечитывал, пил и перечитывал – пил, перечитывал и повторял. В каком-то трансе я вдруг понял, что стою во дворе хижины, глядя на холодный голубой свет перед закатом. Кроваво-красное облако сползало по Хог-Бэк, словно кто-то выпотрошил эту гору. Глубоко в темных глубинах моего сознания шевельнулась мысль – и поднялась, как столб дыма над горящим трупом.
Мои дети забыли бы меня. Я рад, что вместо этого мои дети умерли.
– Господи Иисусе, – тихо сказал я.
Ты неудачник. Ты должен был умереть! Ты, а не они, шептала во мне водка. Я, спотыкаясь, побрел к сумке. Ее я собирал утром, на трезвую голову. Чистый уход, ни проблем, ни помех. К тому времени как Кэти или Джон, Дельта или Пайк, Джеб или Санта – те, кто думал, что знают меня, те, кто был мне небезразличен, – придут меня проведать, я буду уже на полпути отсюда. В Мехико, пожалуй. В чужую страну. Туда, где пустыни, плоскогорья и пространства так велики, что ничто не имеет значение. Куда-нибудь, где будет безлюдно и где меня не найдут.
Я не хотел, чтобы те, кому на меня не плевать, нашли мое тело.
Кэти
Меня мучило то, в каком состоянии Томас ушел в тот вечер, но я не могла не помнить о новых своих обязанностях. До наступления темноты мне нужно похоронить собаку. Я никогда в жизни не пользовалась лопатой, и тем более мне не приходилось копать могилы. Я старалась успеть до заката, обливалась потом на морозе. Шарф сполз на плечи, куртку я сбросила на землю, руки горели от мозолей, но когда я отступила на шаг и оценила выкопанную яму, то ощутила почти что гордость. Настоящая женщина может похоронить тело, никого не зовя на помощь.
– Она будет здесь счастлива, – сказала я щенким, словно могла обещать за мертвую или словно они меня понимали. На звук моего голоса щенки замотали хвостами. Этого мне хватило. Я помахала рукой надгробиям Нэтти в сгущающихся сумерках.
– Здесь много людей, которые любили собак. И их собаки с ними. И кошки. И козел. Вы сможете навещать маму, когда захотите. Помните дорожку, по которой мы пришли? Вот по ней и шагайте.
Хвостики опять завиляли.
Я встала на колени над телом собачки в черном мусорном пакете. Щенки прижались ко мне с двух сторон. Я погладила их обоих. В горле першило, а на глаза наворачивались слезы. Я так волновалась за Томаса. Я пыталась думать о чем-то другом, о литургии, которая успокоит меня и щенков, но не могла. Папа не ходил на похороны, а мои тетушки предпочитали кремацию или нанимали чучельника. Для животных, конечно же. Я вздрогнула от воспоминания о маленьких вазах, которые стояли на китайском комоде тетушки. У другой тети среди кубков за игру в гольф стояло чучело любимой кошки. Нет уж, мне нужно закончить похороны.
Я встала и прочистила горло.
– Маленькая мисс Шелтис была хорошей матерью, – начала я. – Она погибла, пытаясь защитить своих детей. – Я посмотрела на щенков. – И мне очень жаль, что ее больше нет с нами во плоти, потому что я знаю, что значит расти без матери. И будет много дней, когда вы будете мечтать услышать ее голос, хоть раз услышать его снова. Вам будет хотеться спросить ее совета, и что она думает о вашем поведении, и гордится ли она вами – все эти маленькие важные моменты, вроде первых месячных, первого свидания, первого парня, первого чего угодно… Вы захотите спросить ее совета, но придется только надеяться и верить, что как-то, как угодно, она слышит вас и тихонько отвечает, вам нужно только научиться ее слышать. Иногда она говорит словами других людей, иногда приходит во сне, а иногда, как сейчас… – У меня сорвался голос, и щенки заскулили, облизывая мои ботинки, – иногда она может говорить с вами через другую мать, через ее жертвы и победы.
Слезы лились по щекам. Я снова опустилась на колени, прижала к себе щенят. Они лизали мне щеки.
– Родители не идеальны, – прошептала я. – Но у хороших родителей всегда хорошие намерения. Мой отец старался держать меня подальше от этой фермы, подальше от бабушки Нэтти, потому что думал, что здесь на меня плохо влияют. Он ошибался, но он не хотел обидеть ни ее, ни меня. Мне кажется, он пытался по-своему почтить память моей мамы, сделать то, чего она хотела бы. Моя мама уехала отсюда и начала новую жизнь в Атланте. Возможно, она хотела проститься с бабушкиным образом жизни, а может, она разбила бабушке сердце, сама того не понимая. Не могу сказать. Я не знаю, и это разбивает сердце мне. Я не знаю, что пережили она и бабушка. Я только могу сказать: «Я здесь. Бабушка, я вернулась. Я вернулась, мама. Вы с бабушкой сами справлялись со своим прошлым. Помогите мне справиться с будущим, а? Помогите мне позаботиться об этих детях, этих щенках. И, пожалуйста, помогите мне позаботиться о Томасе. Он слишком много страдал. Умоляю, помогите мне понять, как я могу ему помочь. Пожалуйста».
120 
