Глава седьмая

Азалия торопливо прошла через вестибюль и взбежала по широкой лестнице. Слуги провожали ее удивленными взглядами. Видел ее и один из адъютантов, вышедший в этот момент из гостиной.

Она прекрасно сознавала, насколько странно выглядит в китайской одежде.

Ей оставалось лишь надеяться, что лорд Шелдон найдет какое-либо приемлемое объяснение и что оно не вызовет у генерала еще больший гнев, чем известие о том, что она оказалась на китайской джонке.

Добравшись до спальни, она заперла дверь в надежде обрести защиту от назревающей внизу грозы.

Последствия ее легкомысленного поступка наверняка не замедлят обрушиться на нее со всей силой.

Ей еще предстояло придумать какие-то объяснения, и она уже заранее дрожала при мысли о том, что скажут дядя и тетя, узнав про ее дружбу с господином Чаном и его женой и про поездку на острова.

Но еще больше, чем гнев родственников, Азалию тревожили ее отношения с лордом Шелдоном.

Теперь, одна у себя в спальне, она начинала сомневаться, что он и в самом деле мог сделать ей предложение.

Правда, где-то в глубине души — слепо и без всякой надежды — она всегда мечтала, чтобы он обратил на нее внимание, ведь она так безумно его любила.

И тем не менее она ни разу не усомнилась, что он никогда не захочет взять в жены такую неинтересную, как ей казалось, особу, как она, к тому же отягощенную тайной, принимавшей с течением времени все более зловещие размеры.

Разве может мужчина, занимающий блестящее положение в обществе, выбрать себе в жены девушку, живущую под покровом темной тайны, которая даже не смеет объяснить ему причину своего молчания?

Но он и вправду просил ее стать его женой, и при воспоминании об этом она затрепетала от счастья, хоть и сознавала, что все ее надежды бесплодны и напрасны.

Но ведь он утверждает, что никогда еще не знал поражения и всегда добивался своего!

Азалия подошла к окну и поверх деревьев устремила взор вдаль, где с одной стороны синело море, а с другой — виднелись темно-зеленые горные склоны Коулуна.

И за ними, на самой кромке горизонта, освещенные багрянцем и золотом заходящего солнца, возвышались горы Китая. В своем величии они казались самым подходящим местом для обитания бесчисленных богов и богинь.

Их вершины дышали красотой и величием.

И внезапно Азалия ощутила прилив небывалого мужества и стойкости.

Почему, спросила она себя, ее лишают всего прекрасного, что есть в ее жизни? Почему она должна подчиниться дядиному диктату и смириться с его жестоким решением — навсегда остаться старой девой?

Ведь мать и отец больше всего на свете хотели видеть ее счастливой.

Еще она знала, что мама, будь она на ее месте, никогда бы не позволила генералу оскорблять и притеснять себя.

Азалия хорошо помнила, как мать смеялась над помпезностью и чванством местных крупных чиновников и их жен, считавших себя слишком важными персонами, чтобы снисходить до общения с женами младших офицеров и даже с самими офицерами.

Она комично передразнивала их манеру говорить, горделивый вид, с каким они появлялись повсюду, словно были особами королевского рода, а не женами генерала или губернатора провинции, чья важность длилась ровно пять лет, пока муж занимал пост. Азалия и ее отец забавлялись, глядя на нее.

— Они напоминают священных коров! — как-то раз заметила мать. — Нас обманывает важность, какую они напускают на себя, и мы забываем, что, вернувшись в Англию, они превратятся в ничтожных стариков и старух и там никто не станет слушать их длинную и трескучую болтовню про Индию!

— Ты права, дорогая, — согласился отец, — но, если будешь произносить эти крамольные речи слишком громко, меня уволят из полка за дерзость.

— И тогда мы уедем в Гималаи! — засмеялась мать. — Будем там беседовать с мудрыми садху, йогами и факирами и узнаем множество по-настоящему важных вещей.

— Что до меня, то самая важная в жизни вещь, на мой взгляд, — это то, что я тебя люблю, — ответил отец. — Что бы ни делали люди за стенами нашего дома, они не могут причинить нам зла.

Но как он ошибался!

Из-за жестокости полковника Стюарта отец был вынужден лишить себя жизни, а еще раньше умерла от холеры мать, ухаживавшая за заболевшей служанкой.

  57