35 
— твой дружок прав, но, когда меня прихватывают копы, я всегда выбрасываю пестик, вот так, вскидываю руки и ору: «не стреляйте!»
Рыжий продемонстрировал мне свои навыки.
— они ни разу не нашли у меня оружия, не знаю, сколько я выкинул пестиков, бессчетное количество…
— а ты когда-нибудь пускал в дело свой пестик, Рыжий?
он так удивленно посмотрел на меня, что я отмахнулся:
— ладно, забудем.
мы снова занялись каждый своим пивом.
— я всегда читаю твою колонку, когда останавливаюсь на ночлег, и думаю, что ты великий писатель.
— спасибо…
— я тоже пробовал писать, но ничего у меня не вышло, пыжился, пыжился, но так ничего и не вымучил, не приходит.
— а сколько тебе лет?
— двадцать один.
— время еще есть, может, еще и придет.
он посидел немного, видимо, обдумывал перспективу стать писателем, затем полез в задний карман брюк.
— вот что мне дали, чтобы я держал язык за зубами.
он вытащил кожаный бумажник.
— кто?
— я видел, как двое парней замочили третьего, и, чтобы я помалкивал, они мне отдали его бумажник.
— зачем они его грохнули?
— у него был бумажник, а там семь баксов.
— как они его убили?
— камнем, он пил вино, а когда совсем упился, они размозжили ему башку булыжником и забрали бумажник, я все видел.
— а что они с трупом сделали?
— когда поутру поезд остановился заправиться водой, они отнесли его к этому сходу, где скот выгоняют, выбросили в траву и забрались обратно в вагон.
— мгу, — промычал я.
— копы часто находят такие трупы — рваная одежда, испитая физиономия — не подлежит идентификации — еще один неизвестный бродяга, никому это не интересно.
так мы проболтали еще несколько часов — ничего примечательного, потом разговор иссяк, мы замолчали и просто сидели и думали каждый о своем.
наконец Рыжий поднялся.
— ладно, мужик, кажется, мне пора сваливать, хорошая была ночка.
поднялся и я.
— да, действительно, Рыжий.
— ну, еще увидимся, бля.
— как нехуй делать, Рыжий.
возникла пауза, кажется, он колебался, уходить или не уходить.
— до встречи, пацан.
— пока, Буковски.
я видел, как он прошел мимо кустов, свернул к Норманди, в сторону Вермонта, где у него была комнатуха, оплаченная еще дня на три-четыре, наконец его фигура скрылась в темноте, и остался лишь лунный блеск, я закрыл дверь, откупорил последнюю бутылочку пива, выключил свет и завалился в кровать, стянув с себя одежду, я лежал в темноте и представлял себе армию бродяг, блуждающих по путям, выбирающих вагоны и маршрут следования — в поисках лучших городов, лучшего времени, лучшей любви, лучшей удачи, чего-нибудь лучшего, они никогда не найдут этого и никогда не оставят своего поиска.
затем я уснул.
его звали Генри Беккет, и дело было утром понедельника, он только что проснулся и теперь смотрел в окно на женщину в экстремально короткой юбке, «а меня это уже почти не волнует, — подумал Беккет. — и это скверно, женщина должна что-нибудь надеть, иначе с нее будет нечего снять, голое мясо всего лишь голое мясо».
в трусах он отправился в ванную бриться, но когда взглянул в зеркало, то обнаружил, что его лицо стало золотистого цвета, да еще в зеленый горошек. Беккет зажмурился и, снова открыв глаза, выронил помазок, отражение оставалось золотистым в зеленый горошек, стены зашатались. Генри, придерживаясь за раковину, вышел из ванной, кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать лицом вниз, его сознание лихорадило, поднялась тошнота, он пролежал без движения минут пять, затем поднялся, вернулся в ванную и встал перед зеркалом: золотистая физиономия в зеленый горошек, ярко-зеленые пятна на ярко-желтой коже.
он покинул ванную и подошел к телефону.
— алло, это Генри Беккет. я не смогу сегодня выйти, я болен, что? ужасное расстройство желудка, просто кошмарное.
он повесил трубку и снова посетил ванную — бесполезно — все без изменений, пустив воду в ванну, он вернулся к телефону и позвонил в поликлинику, сестра сказала, что может записать его на прием в следующую среду.
— послушайте, — закричал он в трубку, — это критический случай! я должен показаться доктору немедленно! вопрос жизни и смерти! я не могу вам сказать, нет, не могу, но, пожалуйста, запишите меня на сегодня! умоляю!
ему назначили на три тридцать.
он разделся и забрался в ванну, теперь выяснилось, что все его тело постигла та же участь — оно стало совершенно все золотистое и в зеленый горошек: и живот, и спина, и мошонка, и пенис, и ничем это не смывалось — ни мылом, ни шампунем. Генри вылез из ванной, вытерся и стал одеваться.
35 
