очень нудно 
32 
— Кстати, доктор Розенблад опять спрашивал меня насчет операции.
На эту тему мы с Шоном бросались, как голодные собаки на кость (извините уж за каламбур). Хирург-ортопед хотел после снятия гипса вставить специальные стержни тебе в тазобедренные суставы, чтобы они не смещались, если сломаются снова. С этими стержнями они также перестали бы гнуться, ведь пораженная ОП кость обычно растет по спирали. Как говорил доктор Розенблад, раз уж мы не можем вылечить ОП, надо бороться с ним хотя бы так. Я с простодушным восторгом соглашалась на любую идею, которая позволила бы унять твою боль, а Шон оценивал ситуацию трезво: операция означала бы, что ты снова окажешься недееспособна. Я уже слышала, как скрежещет его упершийся рог.
— Ты же сама распечатывала статью, в которой написано, что эти штыри тормозят рост…
— То были позвоночные стержни, — поправила я его. — Если их вживят для лечения сколиоза, Уиллоу действительно перестанет расти. Но это совсем другое дело. По словам доктора Розенблада, изобрели уже такие хитрые стержни, что они могут расти вместе с ней, выдвигаться, как телескопы…
— А если она больше не будет ломать бедра? Тогда получится, что эта операция не имела смысла.
Твои шансы обойтись без переломов бедер были примерно равны шансам солнца взойти на западе. Вот тебе еще одно различие между мною и Шоном: я в семье была штатным пессимистом.
— Ты действительно хочешь опять связываться с этими кокситными повязками? А если ее наложат, когда ей будет семь, или десять, или двенадцать лет? Кто тогда будет ее таскать на закорках?
Шон тяжело вздохнул.
— Она же ребенок, Шарлотта. Пусть хоть немножко побегает, прежде чем ты опять лишишь ее этой возможности.
— Я ее ничего не лишаю! — вспыхнула я. — Она упадет — это факт. И сломает еще одну кость — это тоже факт. Шон, не пытайся выставить меня злодейкой, я тоже хочу ей помочь — но в долгосрочной перспективе.
Шон ответил не сразу.
— Я понимаю, как это нелегко. И я знаю, на что ты идешь ради нее.
Подойти ближе к тому катастрофическому визиту в адвокатскую контору он уже не мог.
— Я не жалуюсь…
— Я и не юьорю, что ты жалуешься. Я просто хочу сказать, что… Мы же сами знали, что будет трудно.
Да, знали. Но я, наверное, все же не знала, как трудно.
— Мне пора, — сказала я, и когда Шон напомнил, что любит меня, притворилась, будто не услышала.
Повесив трубку, я тут же набрала номер Пайпер.
— Почему мужчины такие дураки? — спросила я с места в карьер.
В трубке слышался шум бегущей из крана воды и звяканье посуды в раковине.
— Это риторический вопрос?
— Шон не хочет, чтобы Уиллоу ставили стержни.
— Погоди-ка… Ты разве не в Бостоне на памидронатных уколах?
— В Бостоне. И Розенблад сегодня опять затронул эту тему. Он уже целый год уговаривает нас, а Шон всё откладывает. А Уиллоу, между тем, продолжает ломать кости.
— Несмотря на то что в итоге так ей будет лучше?
— Несмотря на это.
— Ну что ж. Тогда отвечу тебе одним-единственным словом: «Лисистрата».[1]
Я расхохоталась.
— Я и так уже целый месяц сплю с Уиллоу на диване. Если я пригрожу Шону, что перестану с ним спать, это будет довольно-таки нелепая угроза.
— Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Расставь свечки, закажи устриц, надень сексуальное бельишко, то-сё… И когда он совсем разнежится, попроси еще раз. — Я услышала чей-то голос со стороны. — Роб говорит, что результат гарантирован.
— Спасибо ему за вотум доверия.
— Кстати, не забудь передать Уиллоу, что нос и большой палец у человека — одинаковой длины.
— Правда? — Я прижала руку к лицу, чтобы проверить. — Она будет в восторге.
— Ой, черт, меня вызывают! Почему дети не могут рождаться в девять часов утра?
— Это риторический вопрос?
— И круг замыкается. До завтра, Шар.
Нажав «отбой», я еще некоторое время смотрела на трубку. «В итоге так ей будет лучше», — сказала Пайпер.
Верила ли она в это сама? Верила ли безоговорочно? Не только в случае с операцией — во всех случаях, когда хорошая мать согласится на экстренные меры?
Я не знала, хватит ли мне мужества хоть когда-то подать иск об «ошибочном рождении». Даже абстрактное заявление: мол, не всем детям стоило являться на свет, — звучало достаточно жестко, а этот иск означал еще один шаг вперед. Этот иск был равносилен заявлению, что одному конкретному ребенку — моему ребенку — лучше было не рождаться вовсе. Какая мать сможет выйти на трибуну перед судьей и присяжными и выразить сожаление, что ее дочь живет в этом мире?
32 
