75 
Он отодвинул большую кожаную папку в сторону и положил локти на стол.
— Я прекрасно понимаю, — начал он, — что кажусь бессердечным, бесчеловечным, а иногда агрессивным. Я научился быть таким, Салли. В юности я был до крайности чувствителен и наивен. Сейчас мне даже странно вспоминать о своих невероятных переживаниях в то время, когда я был подростком. Я был весьма сообразительным учеником. Я легко добивался всевозможных наград и стипендий. Но спортивные игры были мне не по душе, главным образом, потому что отец запрещал мне играть во что бы то ни было.
Честно сознаюсь, что первый и единственный раз я держал мяч в руках, когда пошел в подготовительный класс. Другие мальчишки смотрели на меня, как на изгоя. Они считали меня скучным, что неудивительно. И дело было не только в том, что я понятия не имел об их играх, но еще и в моей манере говорить. Я очень мало общался с ровесниками и поэтому привык разговаривать, как взрослые солидные люди. И, конечно, из-за этого тоже стал объектом насмешек моих одноклассников. Они смеялись надо мной, а я их презирал.
Я быстро стал лучшим учеником, но в глубине души знал, что это ничего не изменит. Меня не любили и не уважали ни одноклассники, ни наставники. В средней школе повторилось то же самое. Я начал как-то отгораживаться от своих одноклассников. Сосредоточился на учебе и повторял себе, что мне достаточно одобрения моего отца!
После окончания школы я поступил в университет. Там у меня появились немногочисленные друзья. Их было бы, возможно, больше, но после первого курса отец отправил меня изучать бухгалтерское дело в Германию, а затем работать в банке во Францию. Он договорился с руководством, чтобы меня загружали работой как можно больше. Думаю, я работал так усердно, как там никто никогда не работал. Временами я чувствовал себя, как выжатый лимон. Я чертовски уставал, но у меня даже не было времени думать об этом. Тем не менее я достиг желаемого. К двадцати четырем годам обо мне уже говорили как о подающем большие надежды молодом финансисте.
Я вернулся в Англию, чтобы работать вместе с отцом. Только тогда я понял, почему он так спешил вывести меня в люди: он медленно умирал, хотя держался стойко. Когда отец умер, я был настолько поглощен работой, настолько обременен делами, которые свалились на меня, что даже не осознавал, что я теперь сам себе хозяин и могу расслабиться и отдохнуть, если только пожелаю. Однако я женился в год смерти отца, видимо, в надежде избежать опеки.
Роберт Данстен замолчал. Потом взглянул на Салли, обвел взглядом большую, мрачную, дорого обставленную комнату.
— Любому мужчине трудно говорить о своей жене, — произнес он через минуту, — но, поскольку я хочу быть откровенным с вами, Салли, я расскажу вам все. Я совершил ужасную ошибку. Теперь, оглядываясь назад и стараясь быть беспристрастным, я понимаю, что тогда жаждал нежности. Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Я не знал, что такое ласка, забота, любовь. Но бессознательно я жаждал этого. Я женился на женщине, которая казалась моему отцу и многим нашим друзьям весьма подходящей для меня. Ее отец был преуспевающий банкир. Она разбиралась в финансах не хуже меня, была прекрасно образована и чувствовала себя дома как в Англии, так и в Европе. Она обладала выдающимся умом. Многие молодые люди ухаживали за ней и я был потрясен и немного напуган, когда увидел, что она проявляет интерес ко мне. При всей моей неискушенности, мне было нетрудно вообразить, что я влюблен в нее. И только после свадьбы я понял, в какое ярмо впрягся благодаря отцу.
Моя жена оказалась безмерно честолюбивой. Она жаждала власти, денег, положения в обществе, как другие женщины жаждут дорогих украшений. И я работал еще больше, чем раньше, если только это вообще возможно. Но тогда я еще не умел проанализировать все, что происходит со мной, и понять, что происходит не так, как должно бы.
Когда родилась Элейн, я надеялся, что моя жена изменится, станет мягче, добрее ко мне и к ребенку. Но она только ужасно рассердилась, узнав, что родилась девочка, потому что мечтала, чтобы сын продолжил начатое ею и добился еще большего. Вот тогда-то я испугался и за Элейн, и за себя. Моя жена уже все решила наперед относительно нашего будущего. Элейн должна была получить самые обширные и глубокие познания. Еще до того, как дочка начала лепетать, жена настаивала на том, чтобы нанять гувернантку-француженку. Я возражал, но должен признать, что протесты мои прозвучали негромко и неубедительно. Жена ничего не хотела слушать.
75 
