очень нудно 
120 
Это была откровенная угроза, и мне было грустно сознавать, что мой некогда кроткий брат стал орудием в руках правивших нами людей, так как королем был фактически Нортумберленд, а Эдуард им только значился.
Я просто не могла поверить, что, окажись я лицом к лицу с братом, он бы стал говорить со мной в таком тоне; у меня не было сомнений, что письмо ему продиктовал Нортумберленд.
В одном я была тверда: я не откажусь от Мессы. Я должна оставаться твердой. В любой момент моя миссия могла стать мне ясна. Я была уверена, что по всей стране люди ждали меня… надеялись на меня… и я не должна предать их.
Я решила посетить брата и убедиться, будет ли он так же суров со мной лицом к лицу.
Я приехала в Лондон в холодный мартовский день. Это был рискованный поступок, но ситуация того требовала. Я взяла с собой небольшую свиту, чтобы сделать свой въезд более парадным. Прием, оказанный мне по дороге, изумил меня. Люди выбегали из домов с возгласами: «Да здравствует принцесса Мария!»
Многие присоединялись к моему кортежу, и я с огромной радостью заметила, что у некоторых в руках были четки. Этим они провозглашали свою приверженность католической вере. Они хотели, чтобы я видела, что их вера – это и моя вера.
Это согревало мне сердце. Я опасалась встречи с братом, но эти добрые люди придали мне мужества. Эта поездка показала мне, что у меня даже больше сторонников, чем я смела надеяться. Я не верила тогда, что и вправду множество людей по всей стране ждали меня, молясь о приближении того часа, когда я сотру с лица земли еретиков. Значит, я была права, отказавшись от побега. Мое место – среди этих людей, полагавшихся на меня.
Я тронулась в путь со свитой из пятидесяти человек, но, когда мы подъехали к городским воротам, со мной было уже до четырехсот человек, и улицы были настолько заполнены толпой, что трудно было по ним пробраться. Что скажет мой брат о таком приеме, подумала я. Впрочем, он скажет то, что ему велит Нортумберленд.
К этому моменту я осмелела. Я должна была встретиться с членами Совета, но меня поразил вид Эдуарда. Он сильно ослабел по сравнению с тем, каким я его видела в последний раз, и его мучил кашель. Мне стало очень жаль его, и ко мне вернулось то чувство любви, которое я испытывала к нему, когда он был ребенком. Он выглядел таким болезненным – почти что хрупким, – слишком юным для свалившейся на него тяжкой ноши. Было трогательно видеть, как он пытается принять вид, достойный короля, и кидает на меня суровые взоры.
Он сказал мне, что, бросая вызов Совету, я нарушала волю нашего отца.
– Ваше Величество, – ответила я, – императорскому послу Франсуа ван дер Дельфту было дано обещание, что меня не станут принуждать отказаться от Мессы.
Брат отвечал мне, что он не давал никаких обещаний ван дер Дельфту, и несколько наивно добавил, что он, вообще, только год как принимает участие в государственных делах.
Я быстро заметила, что, раз он не издавал указов о новой религии, мое неподчинение им не означает неповиновение ему лично.
Он выглядел озадаченным, и я тут же спросила его, как он мог ожидать, что я откажусь от того, в чем была воспитана с раннего детства.
– Нортумберленд сказал мне, что в завещании нашего отца говорится, что вы должны повиноваться Совету.
– Только когда речь зайдет о моем замужестве, – возразила я. – Король, наш отец, завещал служить Мессы о спасении своей души каждый день, а это не было исполнено, так что это вы, Ваше Величество, и ваши приближенные не исполняете желания короля.
В таком духе разговор продолжался два часа и ни к чему не привел, потому что я решилась не уступать; мои встречи с народом по дороге в Лондон и с жителями столицы ясно показали, что, причини они мне какой-то вред, народ поднимет протест.
Я сказала Эдуарду, что пекусь только о своей душе, которая принадлежит Богу. А что до моего тела, они вольны делать с ним все, что хотят. Они могут лишить меня жизни, но душа моя принадлежит Богу, и так будет всегда.
Я видела раздражение в людях, надеявшихся сломить мой дух. Но теперь я действительно не боялась смерти. Умерли же другие за свою веру. Я подумала о мужественной Анне Эскью, замученной и сожженной на костре. Я вспомнила о монахах, принявших самую мученическую и унизительную смерть. Они приняли страшные муки, но зато теперь они на небесах, окруженные божественным ореолом – святые, умершие за свою веру.
Нет, я больше не боялась, а бесстрашие смущает врагов, таящих страх в сердце своем.
120 
