19 
– На этот раз брак еще очень долго не будет иметь место. Поскольку вы не можете выйти замуж за отца, то станете невестой его сына.
– Который… в плену?
– Совершенно верно. Вместе со своим старшим братом. Вы будете помолвлены с младшим – герцогом Орлеанским.
– Но он же совсем ребенок!
– Тем лучше, не правда ли? До свадьбы еще очень далеко.
Моя радость была несколько омрачена сознанием, что меня все-таки обручат – пусть не со старым королем, а с малолетним принцем, который был младше меня на три года.
Я чувствовала себя бесконечно униженной. Но можно было посмотреть на все это и с другой стороны – главное, что судьба избавила меня от человека с репутацией развратника, а что касается маленького принца, то ему еще надо вырасти – в общем, все было не так уж и плохо.
– Скоро прибудут посланники из Франции, принцесса, а это значит…
– Что завтра мы едем в Гринвич, – подхватила я.
Закончился прекрасный период моей жизни, продолжавшийся восемнадцать месяцев. Но особенно приятными были последние несколько недель, которые я провела в обществе Реджинальда Поула.
* * *
Из всех королевских дворцов я особенно любила Гринвич. Может быть, потому, что там я родилась. Там же, кстати, родился и мой отец, который, так же, как и я, предпочитал его всем остальным резиденциям. Наверное, поэтому он выбрал именно Гринвич для встречи посланников Франции, направлявшихся к нам, чтобы заключить брачный договор между принцессой Уэльской и принцем Франции.
Генрих VII расширил дворец, пристроив кирпичный фасад с видом на реку. Он также завершил строительство башни в парке, начатое задолго до него, – мой дед обожал порядок. Его мучили две вещи: страх, что его могут свергнуть, и угрызения совести по поводу того, что сам он отнял трон у Плантагенетов. И он многое делал, чтобы умилостивить Всевышнего. Одним из таких деяний была постройка монастыря рядом с дворцом, который он подарил монашескому ордену францисканцев.
Что касается моего отца, то его отличительной чертой было делать все лучше и с большим размахом, чем это делалось до него. Став королем, он значительно расширил дворец в Гринвиче, придав ему невиданное доселе великолепие. И где, как не в его любимом Гринвиче, было пустить пыль в глаза иностранцам, тем более – французам.
Меня встретили с радостным оживлением. Отец, как всегда шумный, кипучий, поднял меня вверх своими сильными руками и посмотрел в лицо. Потом, довольный, засмеялся и запечатлел на моей щеке смачный поцелуй.
– Повезло же тебе, радость моя, – пробасил он, – видишь, что я для тебя приготовил? Такой брак, которому все будут завидовать! Но ты заслужила, заслужила – наслышан о твоих успехах от леди Солсбери. Ну а теперь за дело – подготовимся к веселью!
Мать стояла тихая и грустная. Внутри меня шевельнулся страх – у нее был совсем больной вид. Она улыбалась мне, но в ее глазах застыла такая глубокая печаль, что я поняла – случилось что-то непоправимое. Хотя по отцу этого никак нельзя было сказать.
Делегацию французских гостей должен был возглавлять епископ Тарбский, и мне следовало хорошенько подготовиться, чтобы играть ведущую роль во всех торжественных и увеселительных церемониях.
Уединившись с леди Солсбери, мы принялись повторять все, что я умела, – свободно болтать по-французски, грациозно делать реверансы, изящно протягивать руку для поцелуя и кружиться в танце с такой легкостью, чтобы гости пришли в восхищение.
Мною владело смешанное чувство стыда и обиды – мне не хотелось ничего изображать. Зачем? Чтобы показать себя достойной выйти замуж за малолетнего принца, которого я никогда не видела и, даст Бог, не увижу? Но больше всего меня угнетало то, что моя мать была в ужасном состоянии.
Я поделилась своими опасениями с графиней.
– Да, что-то ее тревожит, – уклончиво сказала она.
Во дворце царила какая-то странная атмосфера – перешептывание, многозначительные взгляды, напряженное молчание. Но спросить, в чем дело, было не у кого.
В ожидании гостей отец приказал изменить внутреннее убранство главного банкетного зала. День и ночь там трудились столяры, обивщики, художники – чтобы успеть к приезду французов. Отец, славившийся гостеприимством, на этот раз решил превзойти самого себя.
К главному залу примыкала театральная гостиная. Французы считали себя тонкими ценителями искусства, и у отца возникло желание поразить их воображение своим художественным вкусом: пол в гостиной был устлан шелковыми коврами с вытканными золотом геральдическими лилиями, а потолок разрисован в виде звездного неба. Пожалуй, только огромное полотно Ганса Гольбейна, висевшее в банкетном зале, несколько нарушало профранцузский стиль интерьера – картина была написана в тот год, когда отец одержал победу над французами в битве при Теруанне. На мой взгляд, Гольбейн призван был слегка отрезвить гостей после восторгов по поводу геральдических лилий.
19 
