92 
— Рождество после Нового года, — не удержалась Чуб.
— До революции, по старому стилю, Рождество было 25 декабря, — растолковала студентка. — А 31, в канун Нового года, на Царской площади, в самом начале Александровской улицы погибла женщина.
— А это где? — Даша бесстрашно отбила негодующий Катин взгляд. — Я ж по делу!
— Царская — нынешняя Европейская площадь. Александровская улица — нынешний Владимирский спуск. Мир развернул меня, сказал, чтобы я не смотрела. Наверное, мне нужно было смотреть, — запоздало раскаялась Маша. — Наверняка, это было то самое, что мне «должно знать». Там действительно был один журналист. Из газеты «Киевское слово». Он дал мне бумагу. То есть, не мне дал, а Миру. То есть, не дал. Мир украл у него…
— Он еще и ворюга! — ернически проблеяла Чуб.
— Даша!!! — гаркнула Катя.
— Молчу-молчу, — прогудела певица. — Но, по-моему, вы все забываете, он — убийца и сатанист! С ним нельзя иметь дело.
— Если это нужно для дела, его можно иметь, и с самим Сатаной, — сказала Катя.
— Кстати, по логике, Булгаков — тоже сатанист. Он же писал, что Дьявол — хороший. — Даша просто не умела молчать!
— Дьявола не существует. Сатану выдумали люди, слепые! — осатанела Маша.
— Значит, и Булгаков — слепой? — нашлась Чуб.
— Он не мог быть слепым! Он — великий писатель! И он — не сатанист! И Мир — тоже! Он был сатанистом при жизни, а это не считается!
— Дарья!!! — гавкнула Катя.
— Да молчу я, молчу…
— Бумага, которую Мир выкрал у журналиста, лежала в кармане женщины, бросившейся под трамвай, — сказала разведчица. — То есть, это Мир говорил, что она практически бросилась — он видел. А еще он видел, как она переводила через площадь девочку. Девочка выжила. Возможно, Катя, — обратила она взгляд на «предположительно ведьму», — это были твои прабабушка и прапрабабушка?
— Возможно. — Кате осточертело предполагать. — Прабабушка погибла во время первой мировой, документов тоже не сохранилось. — В руках у правнучки оказался мобильный, бывший по совместительству мини-компьютером. — Скажи еще раз, как называлась газета?
— «Киевское слово».
Катерина набрала слова «Киев. «Киевское слово». Трамвай» и запустила программу «поиск».
— «Первый раз киевский трамвай был упомянут в романе Куприна «Яма», действие которого происходит в Киеве», — прочла она секунду спустя. — «Куприн работал журналистом в газетах «Киевское слово», «Киевлянин», «Жизнь и искусство». В 1894 в чине поручика вышел в отставку и приехал в Киев. До 1901 года жил в Украине, преимущественно в Киеве». «В Киеве Куприн пережил первую несчастную любовь». «В Киеве Куприн стал профессиональным писателем».
— Куприн, Ахматова, Булгаков, — хмыкнула Чуб. — Какое-то литературное дело! Сплошные писатели и поэты. Ведьмы и колдуны!
Маша встала с дивана.
Все, кто приезжал в Киев, точно попадали в один и тот же капкан — переживали несчастную любовь и начинали писать: стихи, рассказы, картины.
«Остается узнать, что Куприн написал здесь что-то о демоне, дьяволе или колдовстве…
А ведь написал! — дернула она головой. — Я не читала. Я читала у Петровского!»
— Добавить в поиск «Куприна»? — Катя заклацала кнопочками. — «Киев. Трамвай. Куприн». Что мы имеем?
— А Куприн был прикольный. — Даша имела о нем личное мнение. — Он летал на воздушном шаре. И поднимался на аэроплане с Заикиным. Чуть не разбился.
Маша поднялась на цыпочки.
Неужели, тот, кого Красавицкий назвал «нашим Толстым» был Куприным?
Куприн приехал в Киев в 1894. Как раз тогда, когда они были там…
— «По Александровской улице, — воспроизвела Катя новую находку в инете, — сверху, бежал трамвай, выбрасывая из-под колес трескучие снопы фиолетовых искр. Описав кривую, он уже приближался к углу Бульварной. Какая-то пожилая дама, ведя за руку девочку лет шести, переходила через Александровскую улицу…»
— Не фига себе! — Чуб плюхнулась на освобожденный Машей диван. — Это же…
— «…дама, вздев руки вверх, обернулась и рванулась к ребенку. В этот момент трамвай налетел на нее».
Катя замолчала, ошалевая.
— Повесть Куприна «Звезда Соломона», — сказала Маша.
— Что-то у нас трамваи плодятся и размножаются. Как кошки. Уже целое депо! — впечатлилась Чуб. — Но этот хоть точно наш — Александровский.
— Это один и тот же трамвай, — сказала Маша мертвенным голосом. — Я читала у Мирона Петровского, очень давно… Не важно.
92 
