очень нудно 
162 
Андреа приняла ванну и поймала себя на том, что ищет в шкафу свое лучшее белье. Накрасилась так, как в жизни бы не стала для обычного визита на кафедру, нацепила новый осенний костюм. На кафедре профессора не оказалась, молодые коллеги таращились на Андреа с изумлением; все поголовно в наэлектризованных нейлоновых блузах, вечно мятых кримпленовых штанах. Андреа двинулась в сторону Тринити и наткнулась на Крейга в тот момент, когда он выходил из швейцарской, повернув голову назад, протягивая руку кому-то, кто оставался у него за спиной.
— Пошли, Марта, — звал он. — Идем же, наконец.
Женщина — немыслимо ухоженная искусственная блондинка, с пышной прической, в коричневом пальто до полу и с французским шелковым платком на шее — подхватила Крейга под руку. Андреа отступила, готовая обратиться в бегство. Крейг обернулся и увидел ее.
— Анна, — сказал он.
— Андреа, — поправила она.
— Вечно ты путаешь имена, прямо ужа-а-ас. — Американский акцент Марты вцепился в последнее слово, выпотрошил его, растянул кишки по мясницкой лавке.
Крейг представил Андреа свою жену, пригласил заглянуть на чаек. Щелкнул кнопкой зонтика — захлопали крылья гигантской летучей мыши, — и супруги отважно устремились вперед, под дождь.
Вся сцена заняла от силы минуту — не больше, чем требуется, чтобы совершить убийство, — и изменила все в мире, как меняет убийство. Андреа смотрела вслед: широкая спина Крейга, Марта прислоняется к нему узеньким плечиком. Муж и жена вместе идут в город. А она — одинока; промозглый ветер с болот, ветер с дождем того гляди сшибет ее, распластает.
Андреа вернулась домой и, как была, в мокром пальто, рухнула на кровать. Обнажившуюся внутри пустоту стремительно заполняла колючая проволока ревности. С какой стати поэты именуют ревность зеленой, зеленоглазой? Чушь какая!
Ревность — меч о многих лезвиях, как ни поверни, вонзается, брызжет алая кровь.
К «чайку» Андреа измучилась, устала настолько, что путь в Тринити-колледж под дождем дался ей не легче, нежели солдату возвращение на фронт, и все же она проделала этот путь. Математический ум не преминул указать ей: она смирилась с неизбежным. Выбора нет.
Крейг снял пальто с ее напряженных, отчужденных плеч, пристроил на вешалку, проводил гостью к кожаному дивану.
— Я видел, как ты растерялась при виде Марты, — шепнул он ей. — Я-то думал, Жуан тебе рассказал, но про такие мелочи он и не вспомнит. Прости, я вовсе не хотел, чтобы это застало тебя врасплох.
Что на это ответить? Заготовленные, пропитанные ядом и яростью слова перед этим спокойным бесстыдством показались детски наивными.
— Надеюсь, ты не сочла прошлую ночь «одноразовой»? — продолжал Крейг. — Для меня все гораздо серьезнее.
Сердце, несуразное сердце взмывает в груди. Трепещет, как у девочки в двадцать лет. Эмоционально она, похоже, так и не повзрослела за все эти годы.
— Ты красивая женщина. Красивая и на редкость одаренная. Загадочная…
— А твоя жена? — с ударением выговорила она, роковое слово зазубренными краями разрезало воздух.
— Жена, — ровным тоном подтвердил он.
Ни оговорок, ни объяснений, ни оправданий.
Вопросы, так много вопросов, словно пачка перфокарт, которые надо скормить компьютеру, и все-то они банальны, бинарны, и страшно произнести их вслух, потому что ответ может оказаться совсем не таким, какого она бы хотела, какой она в силах перенести. Что я такое для тебя? Удобный секс? Подстилка, что всегда под рукой? Или объект сексуальной благотворительности? Последний вопрос пугал ее больше других: Андреа остро сознавала свою зависимость от Льюиса.
Крейг уселся рядом с ней, взял за руку, словно доктор пациентку. Почему все-таки у него такие загрубевшие ладони? Если всю жизнь корябать мелом на доске, мозолей не наживешь. Слова Крейга потекли прямиком ей в сознание — мирра, экзотическое благовоние, слова, ничего не значащие, бессмысленные почти, но сердце трепетало, им внимая.
— Я понял, какое место займешь ты в моей жизни, едва увидел тебя в первый раз. Прошлой ночью я не хотел оставаться, но меня тянуло к тебе, тебя — ко мне, я не мог противиться этой власти, возможности узнать тебя ближе, быть с тобой. А как ты держишь в пальцах сигарету, как ты курила, лежа поперек кровати… Я не устоял.
Он говорил, а его рука тем временем почти невесомо опустилась на ее колено. Андреа видела и понимала, что он делает, но не противилась, потому что сама хотела этого. Шершавая ладонь цепляла петли нейлоновых чулок, продвигаясь все выше между ног, и вот он уже ласкает не чулки, а нежную кожу бедра и паха, твердый, уверенный в себе палец касается потайного, там, под ее лучшими шелковыми трусиками. Плотское наслаждение огненным штырем вонзилось в позвоночник, но что-то иное, более древнее, атавистическое воспротивилось греху. Оттолкнув любовника, Андреа вскочила на ноги и закатила ему пощечину. Ударила так, что у самой ладонь загорелась, и ответным пламенем вспыхнула его щека. Вот и все — дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной.
162 
