очень нудно 
170 
Линли кивнул. Он бросил папку с делом Флеминга на стол. Придвинул следующую пачку газет и достал очки.
— Вы как будто не удивлены, — заметила Хейверс.
— Нет, не удивлен.
— Тогда, полагаю, вас не удивит и остальное.
— Что же это?
—Сигарета. Эксперт Ардери получил ее сегодня в девять утра. Он идентифицировал сигарету, сделал снимки и закончил свой отчет.
— И?
— «Бенсон энд Хеджез».
— «Бенсон энд Хеджез»?
Линли развернул кресло к окну. Его взору предстала унылая архитектура Министерства внутренних дел, но видел он не ее, а сигарету, к которой подносят огонь, потом череду сменяющих друг друга лиц, за которыми последовал завиток дыма.
— Абсолютно точно, — сказала Хейверс. — «Бэ энд Ха». — Она поставила пластиковую чашку на его стол и села. — Это портит нам всю картину, а?
Он не ответил, вновь принявшись за мысленную оценку того, что было им известно о мотивах и средствах, и вновь пытаясь приложить их к возможности.
— Ну и? — напомнила о себе Хейверс, когда прошла почти минута. — Да или нет? «Бэ энд Ха» все портит?
Линли наблюдал за стаей голубей, которые взмыли в небо с крыши Министерства. Образовав треугольник, они устремились в направлении Сент-Джеймсского парка. Наступало время кормления. На пешеходном мостике, переброшенном через парковое озеро, по форме напоминающее омара, выстроятся туристы, протягивая на ладонях семечки воробьям. Голуби намеревались урвать свою долю.
— Действительно, — произнес Линли, наблюдая За полетом птиц, безошибочно следующих своим курсом, потому что за их полетом всегда стояла одна и та же цель. — Она дает новый поворот всему делу, сержант.
Глава 19
Джинни Купер следовала за «ровером» мистера Фрискина в синем «кавалье», который Кенни купил ей в прошлом году, первом и последнем подарке с его крикетных доходов, который она приняла от него.
С лицом, наглухо захлопнутым, точно устричная раковина, Джин протиснулась сквозь толпу газетчиков и фотографов, собравшихся у Нью-Скотленд-Ярда. Они выкрикивали вопросы и щелкали затворами своих камер, и хотя Джин поняла, что позабавила их своей рабочей блузой, шапочкой и заляпанным фартуком, которые забыла снять, торопясь уехать с Биллингсгейтского рынка, как только мистер Фрискин сообщил ей туда, что полиция опять увозит Джимми, больше из ее внешнего вида они не могли извлечь ничего. Маленькая женщина, которая ходит на работу и возвращается домой к своим детям. Остальное журналисты и фотографы не видели. А раз не видели, не могли и ухватить своими лапами.
Они пробирались через затор у Парламент-сквер, и Джинни старалась держаться как можно ближе к машине мистера Фрискина, испытывая не до конца ясное ей самой желание как-то защитить этим своего сына. Джимми отказался ехать с ней и нырнул в автомобиль мистера Фрискина прежде чем мать или адвокат успели спросить его или друг друга.
— Что случилось? — спросила Джинни. — Что они с ним сделали?
Мистер Фрискин ответил лишь мрачно:
— В данный момент мы играем в игру, предложенную полицией. Это нормально.
— Какую игру? — спросила она. — Что случилось? О чем вы говорите?
— Они попытаются взять нас измором. А мы попытаемся стоять на своем.
Только это он и успел сказать, потому что на них надвигалась орда журналистов. Он пробормотал:
— Они снова примутся за Джима. Нет, не газеты… Эти тоже будут за ним охотиться, но я имел в виду полицию.
— Что он сказал? — требовательно спросила она, чувствуя, как сзади на шее полосой выступил пот. — Что он им сказал?
— Не сейчас. — Мистер Фрискин прыгнул в машину, с ревом запустил двигатель и отъехал, оставив Джин пробивать себе дорогу к «кавалье».
И о том, что Джимми сказал полиции, она и теперь знала не больше чем после их разговора на кухне накануне вечером.
Ты хотела этого больше всего на свете, мама. Мы ведь оба это знаем.
Еще долго после его ухода она сидела напротив тарелки с остывшим, подернувшимся пленкой супом, и две фразы Джимми бились в ее мозгу резиновыми мячиками. Она пыталась отогнать их, но ничто — ни молитва, ни воскрешение в памяти образа мужа, ни лица детей, ни воспоминание о воскресных обедах их когда-то полной семьи, — не могло избавить ее от слов Джимми, от заговорщицкого, хитрого тона, которым он их произнес, или от ответов, пришедших ей на ум, столь же мгновенных, сколь и совершенно противоречивых.
Нет. Я не хотела его смерти, Джимми. Я хотела, чтобы он был рядом до конца моей жизни. Мне хотелось слышать его смех, чувствовать его дыхание на своем плече, когда он спит, его руку на своем колене вечером, когда мы разговаривали о прошедшем дне. Я хотела слышать, как он кричит: «Бей по мячу, Джимми! Давай, представь, что ты боулер, сынок», — видеть его на взморье со Стэном на плечах, а рядом Шэр, и они передают друг другу бинокль, наблюдая за птицами, и этот его запах, единственный и неповторимый. Я хотела его, Джимми. И хотеть его вот так означало хотеть его живым, а не мертвым.
170 
