195 
Прошло полминуты. Крис позвонил еще раз. Прошло еще полминуты.
— Ты, кажется, сказала…
— Наверное, она в туалете, — сказала я и достала ключ, молясь, чтобы мать не сменила замок. Она не сменила.
Оказавшись в прихожей, я позвала:
— Мама? Это Оливия. Я здесь.
Музыка, которую мы слышали на крыльце, доносилась сверху. Фрэнк Синатра пел «Мой путь». Его сладкий голос вполне мог увлечь настолько, что не услышишь ни звонка в дверь, ни моего голоса.
— Она наверху, — сказал Крис. — Привести ее?
— Она никогда тебя не видела, Крис. Ты до смерти ее напугаешь.
— Если она знает, что ты приедешь…
— Она думает, что я приеду одна. Нет, Крис! Не надо!
Но он уже шел к лестнице в конце коридора. Поднимаясь по ступенькам, он крикнул:
— Миссис Уайтлоу? Это Крис Фарадей. Я привез Ливи. Миссис Уайтлоу? Я привез Ливи.
Он исчез наверху. Я с ворчанием потащилась в столовую, а из нее — в смежную малую гостиную. Оставалось только встретить неминуемое с открытым забралом.
К тому моменту как я, убрав с глаз ходунки, разместилась на уродливом в своей бархатно-ореховой элегантности диванчике моей прабабки, который стоял у той же самой стены с середины девятнадцатого века, вернулся Крис.
— Ее здесь нет, — сказал он. — По крайней мере, наверху. Боже, от этого места у меня мурашки по коже, Ливи. Тут как в музее. Повсюду такие вещи…
— А спальня? Дверь закрыта? — Когда он покачал головой, я направила его в кухню. Если мать находилась там, она могла не услышать.
Разумеется, звонок в дверь она услышала бы, просто Крису я не стала об этом говорить, и он ушел на поиски. Прошла минута. Я услышала, как внизу открылась задняя дверь, ведущая в сад, и подумала: она здесь. Сделав вдох, чтобы успокоиться, я уселась поудобнее. Оставалось только надеяться, что Крис не напугал мать, столкнувшись с ней в дверях кухни. Но мгновение спустя я услышала снаружи голос Криса, зовущего миссис Уайтлоу, и поняла, что это он открыл дверь. Я с нетерпением ждала его возвращения.
Ее нигде не оказалось, сообщил Крис, появившись в гостиной минуты три спустя. Но в гараже стоял автомобиль, белый «БМВ», может быть, это ее машина?
Я понятия не имела, какую машину водит мать, поэтому сказал:
— Наверное. Вероятно, мать вышла к соседям.
— А как же Флеминг?
— Не знаю. Возможно, пошел с ней. Не важно. Она скоро вернется. Она знает, что я приеду. — Я принялась теребить бахрому восточной шали, накинутой на спинку диванчика. — Ты оставил машину с включенным мотором, — как можно мягче напомнила я, желая, чтобы он исчез до появления матери. — Поезжай. У меня все будет хорошо.
— Мне не нравится оставлять тебя вот так, одну.
— Я не одна, Крис. Давай, не упрямься. Я же не младенец, справлюсь.
— Ты позвонишь Максу, если возникнут проблемы?
— Проблем не возникнет.
— А если?
— Я позвоню Максу. А теперь иди. Тебя ждет дело.
Он подошел ко мне, поцеловал в щеку.
— Хорошо, — сказал Крис. — Тогда я пошел. — И все же он колебался. Я подумала, что сейчас он угадает правду, но вместо этого, пожевав верхнюю губу, он произнес: — Я тебя подвел.
— Глупости, — ответила я и кулаком коснулась его пальцев. — Иди. Пожалуйста. Что бы мы с ней друг другу ни наговорили, это должно быть сказано наедине.
Мои слова подействовали, как волшебство. Я сидела, затаив дыхание, пока за ним не захлопнулась парадная дверь. Откинувшись на резную спинку диванчика, я почувствовала, как мое тело расслабляется под пение Синатры, и осознала, что мне удалось осуществить, по крайней мере, часть своего плана, не выдав себя.
Машина стоит в гараже, сказал Крис. Свет горит. Музыка играет. Они где-то рядом — Кеннет Флеминг и моя мать. У меня есть преимущество — я нахожусь в доме, и они об этом не подозревают, — и эффект неожиданности надо обратить в свою пользу. И я начала продумывать, как держаться, что сказать, куда попросить их сесть, сказать ли о болезни или туманно намекнуть на мое «состояние».
Фрэнк Синатра все пел. Затем вдруг наступила тишина. Господи, подумала я, все это время они были в доме, Крис не проверил самый верхний этаж, мою комнату…
Запел тенор. Это были арии из итальянских опер, наверное, Верди. Кто еще писал итальянские оперы? Потом опять наступила тишина. Потом запели Майкл Кроуфорд и Сара Брайтман — «Призрак оперы». Я посмотрела на свои часы. Синатра и тенор пели больше часа. Было без четверти двенадцать.
Внезапно в столовой погас свет. Я вздрогнула. Неужели я задремала, сама того не заметив, и пропустила возвращение матери? Я позвала ее, но безответно. С колотящимся сердцем я повторила:
195 
