14 
В Париже в 1911 году Анна Андреевна написала лишь два стихотворения, но к роману с Модильяни, по ее словам, они не имеют никакого отношения. По всей вероятности, первое («Мне с тобою пьяным весело…») является воспоминанием о прошлогодних осенних беседах с Георгием Чулковым, через столик, в привокзальном царскосельском кафе. Второе («В углу старик, похожий на барана…»), может быть, как-то связано с их новой встречей в Париже. (Вырвавшись на волю, Анна Андреевна, кажется, видела себя второй Анной Карениной, недаром упоминает в «Автобиографии», что родилась в один год с «Крейцеровой сонатой» Льва Толстого.) Правда, Чулков приехал во Францию с женой, но его умная жена весьма снисходительно относилась к «амурным» увлечениям своего супруга, ежели речь шла о том, чтобы помочь «молодому и свежему дарованию».
Первое парижское стихотворение Ахматова опубликовала, второе – постаралась понадежнее забыть, но все-таки вспомнила, за исключением одной строки, в конце 50-х гг.
* * *
- Мне с тобою пьяным весело —
- Смысла нет в твоих рассказах.
- Осень ранняя развесила
- Флаги желтые на вязах.
- Оба мы в страну обманную
- Забрели и горько каемся,
- Но зачем улыбкой странною
- И застывшей улыбаемся?
- Мы хотели муки жалящей
- Вместо счастья безмятежного…
- Не покину я товарища
- И беспутного и нежного.
* * *
- В углу старик, похожий на барана,
- Внимательно читает «Фигаро».
- В моей руке просохшее перо,
- Идти домой еще как будто рано.
- Тебе велела я, чтоб ты ушел.
- Мне сразу все глаза твои сказали…
- Опилки густо устилают пол.
- И пахнет спиртом в полукруглом зале.
- И это юность – светлая пора
- …
- Да лучше б я повесилась вчера
- Или под поезд бросилась сегодня.
Вернувшись летом 1911 года в Слепнево, Анна Андреевна нашла в деревне все то же, что и в прошлом году. Однако вопросов мужу больше не задавала: Машенька была слишком больна, это видели все, кроме Николая Степановича.
Анна Ахматова (третья слева), крайняя справа Маша Кузьмина-Караваева.
В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: «К слепневским господам хранфужанка приехала», а земский начальник Иван Яковлевич Дерин – очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за столом и умирал от смущенья, не нашел ничего лучшего, чем спросить меня: «Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?» Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им тогда казалось) таинственность называли меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастье.
Николай Степанович не выносил Слепнева. Скучал, уезжал в невыясненном направлении. Писал «такая скучная не золотая старина» и наполнял альбом Кузьминых-Караваевых посредственными стихами. Но, однако, что-то понял и чему-то научился.
Слепневские приятели и приятельницы Гумилева, даже те, кому его выбор показался неудачным, все-таки признавали, что у юной мадам Гумилевой необычная внешность («походила на египетскую плясунью») и удивительно «гибкое змеиное тело». Да она и сама не упускала случая продемонстрировать сказочную гибкость. В Слепневе Николай Степанович даже поставил для жены цирковой аттракцион: женщина-змея. После этого читалось стихотворение про змею, написанное еще в прошлом году:
* * *
- В комнате моей живет красивая
- Медленная черная змея;
- Как и я, такая же ленивая
- И холодная, как я.
- Вечером слагаю сказки чудные
- На ковре у красного огня,
- А она глазами изумрудными
- Равнодушно смотрит на меня.
- Ночью слышат стонущие жалобы
- Мертвые, немые образа…
- Я иного, верно, пожелала бы,
- Если б не змеиные глаза.
- Только утром снова я, покорная,
- Таю, словно тонкая свеча…
- И тогда сползает лента черная
- С низко обнаженного плеча.
* * *
- В промежутки между грозами,
- Мрачной яркостью богатые,
- Над притихшими березами
- Облака стоят крылатые.
- Чуть гроза на запад спрячется
- И настанет тишь чудесная,
- А с востока снова катится
- Колесница поднебесная.
14 
