очень нудно 
45 
— Вы что, Сава Михайлыч? — спросил он.
Сава не ответил. «Смотри, обиделся, что я ругался, — подумал Василий Петрович с раскаянием. — И что это я за собака, на самом деле! — упрекал он себя. — С чего поднялся лаяться на человека, который, надо говорить, спас ребеночка от смерти!..»
— С опасностью для жизни, — отрапортовал издали голос обера, который уже покончил допрос и на ходу репетировал совместно с проводником донесение по начальству.
Сава явственно всхлипнул, Маров нахмурился, мучась раскаянием и сердясь на помощника: «Ну, какого черта хнычет?.. Взял бы да облаял сам!.. По-товарищески!.. Терпеть не могу, когда дуются!..»
— Форсунка погасла, Хлебопчук, — сказал он сухим тоном начальника, вспомнивши впервые за полугодие фамилию Савы Михайлыча. — Надо освободить топку от газов, в предупреждение взрыва и затем уже бросить туда зажженую паклю, — распорядился он, как по инструкции, хотя и не сомневался, что все это известно помощнику и без него, что он напрасно, лишь в сердцах, учит ученого, обижая его еще больше.
Хлебопчук тотчас же встал и молча принялся за дело. Когда заревела форсунка и осветила лицо нагнувшегося к топке Савы, Василий Петрович увидел на этом лице, печальном и озабоченном, что-то мягкое, теплое… И поспешил снова спросить вкрадчивым полушепотом:
— Вы что это, Сава Михайлыч?.. О чем это вы?
— А ну! что там!.. Так оно, дурости! — смущенно усмехаясь, отвечал Хлебопчук. [То немовля, донечка та малая…] Думки пришли, как держал ее. Тепленькая да беленькая, ноженьки толстые… Что она мне?.. А вынул вот чужую из могилы, а своих туда уклал!..
Он махнул рукой и горячо принялся за дело. Спешной работы прикопилось у обоих много, пока шли без паров, пока стояли. Минут с десять прошло у них в горячей работе, пока явилась возможность ответить на нетерпеливые вопли кондукторов: «Готово ли?»
— Готово!
Затрелил свисток обера, рявкнул трехголосным басом паровоз, оба повторили на иной лад эту музыку, и поезд тронулся, простоявши в степи с полчаса. «Вот тебе и нагнал время!» — подумал Василий Петрович. Былого настроения, бодрого и светлого, не осталось и тени, всё начало складываться худо: паровоз шел гадко, капризничал, дергал; где-то в шиберах стало хлябать… Но всего хуже и стеснительнее было то, что Сава продолжал хмуриться. [Суровый по внешности, самолюбиво-задирчивый на словах, гордый «прищура» был нервно восприимчив, как институтка, чувствителен к настроению соседа, особенно того, кто, как друг и любимец Сава, был дорог, близок его сердцу. Василий Петрович, и досадуя и грустя, раздумывал о причинах хмурости помощника.]
[8.] 7
— Это насчет чего же? — спросил Маров.
— Да все касаемо этой остановки на 706 версте! — с притворной досадой воскликнул кондуктор.
— Что же… Остановка как остановка… Со всяким может произодти, не с одним со мной. А со мной еще реже, чем с другими прочими, — ворчал Василий Петрович, вращая кран и дергая ручку свистка. — Ежели что кому не нравится, могут записать жалобу.
— Нет, не в тем, Василий Петрович, — заторопился с объяснением кондуктор. — А как, стал быть, относительно энтой самой девчурки… Ну, известно, как, стал быть, большие господа, — оченно интересно, дескать, как оно?.. И все прочее. Как можно, приказывали! И сами Карп Ильич, наш обер, значит, строго-настрого велели: «Без механика, чу, и не являйся, Слепаков!..» Пожалуйте, уж!..
— Не велика фря ваш обер, — спокойно заметил Василий Петрович, осаживая паровоз под трубу.
— Да не в тем… Обер — что!.. Тут, понимать надо, иной разговор. Все господа… Самые генералы… Баронесса одна… Как ее? Запамятовал! [Фамилье-то такое, нерусское… Говорят, при дворе… Самая, что ни на есть!.. Важнеющая, одно слово!..] Так она, пуще всех, вишь: «Привести да привести машиниста»… Уж пожалуйте, сделайте милость, Василий Петрович!
— Вот привязался!.. Ну, чего я там пойду делать?.. Не умею я разговаривать с э[с]тими господами важными.
— Христом-богом прошу! — взмолился кондуктор. — Пожалуйста, Василий Петрович!.. Господ изобидите. Потому — все желают и оченно дожидаются… Большой скандал даже может произойти…
— Какой такой скандал? — злобно прищурил глаза Маров. — Что ты меня скандалом пугаешь, [куроцап]? Я свое дело знаю!.. А ты вот не имеешь понятия, что машинист не вправе оставить паровоз при маневрах…
— Оченно понимаем, Василий Петрович! не первый год служим… Только в этом разе [чу] такая история [что важнеющие пассажиры… Может которые из них с министром — чашка-ложка… И приказы… Просют! — поправился кондуктор]… Оченно уж просют!.. Идите, ради бога! не теряйте время…
45 
