очень нудно 
41 
Может быть, встать и снова сходить проверить, как там мальчики? Она будет недовольна, если проснется и заметит. Как в прошлый раз, когда он к ним ходил.
— Уже за полночь. Ты их разбудишь.
— Нет, не разбужу.
— Тогда не зажигай хотя бы свет. Помнишь, как ты их будил, когда они были маленькие?
— Когда они были маленькие, я их вообще не видел. Я был тут один, разве не так? Все их детство прошло мимо меня!
— Не преувеличивай, Салва. И не разбуди их.
И он не стал включать свет, просто постоял в дверях, слушая их дыхание. Он даже поборол искушение укрыть Тото простыней, сброшенной из-за жары.
Ты думаешь, что можешь им помочь, защитить их, а оказывается, ты ничего не можешь. Они не твои дети, они просто другие люди. С тем же успехом ты мог бы и умереть. Ему казалось, что каждая вспышка молнии служит сигналом к повторению у него в голове той сцены. Тото вприпрыжку скачет ему навстречу и кричит: «А я тебя жду»! И каждый раз он хочет раскинуть руки, схватить своего смеющегося малыша, чтобы закружить его, завертеть. Но каждый раз Тото пробегает мимо, не замечая его.
Нет, он не встанет. Он только потревожит их. Тереза права. «Пообещай мне, что ничего ему не скажешь».
Со следующей вспышкой его посетила мысль об Эспозито. Вот уж чего ему следует избегать, если он вообще хочет сегодня уснуть! Имя Эспозито — Лоренцо. Его мать в разговоре по телефону называла его Энцо. Она хоть и вдова, а голос у нее молодой и веселый. Женщины прекрасно обходятся без мужчин, мужчины им только мешают. А ему было бы не обойтись без Терезы...
Парень солгал о болезни своей матери. Это обернется против него. Найдут в квартире следы его присутствия или не найдут, но анализ ДНК покажет, от него ли у нее ребенок. Есть фотографии и есть свидетели. В ту ночь ресторан был набит до отказа: японский бомонд съехался сюда на показ мужской моды. Владелец сразу узнал Эспозито на фотографиях. Завтра ему снова обходить Перуцци, Лапо, всех их.
Они, конечно, решили, что он обвиняет Перуцци, чтобы выгородить Эспозито. Мы все стоим за ближнего своего, как выразился Лапо. Поначалу они так старались помочь, держались с ним так учтиво, избегая упоминать имя Эспозито, доверяли ему. Лапо, только и сказавший: «Какой ужас, особенно для вас... но я знаю, что вы исполните свой долг». И Перуцци, несмотря на все свое расстройство, клявшийся, что ни за что не станет разговаривать с газетчиками. Они хотели ему помочь, а он не понял. Они с Лоренцини долго сидели взаперти, восстанавливая хронологию событий, насколько это было возможно без точной даты смерти, и заново осмысливая сведения, которые прошли мимо него на маленькой пьяцце. Тогда ему казалось, что слова обитателей площади не имеют значения. Перуцци: «Почему вы так уверены?.. Нет, ну конечно, вам лучше знать...» А потом: «Я готов поклясться, что она влюбилась. Она влюбилась... из-за ребенка она бы осталась... Я бы мог многое для них сделать. Мы строили планы. Он вам рассказывал?»
Нет, конечно, он мне не рассказывал, потому что... Он снова зарылся во влажные смятые простыни, но это было совершенно невыносимо, и он встал с постели. Потому что он чувствовал, что со мной нельзя говорить откровенно. Потому что я ничего не понимаю, и моя жена оберегает от меня моего сына, которого я только расстраиваю. Если бы она смогла уберечь от меня Эспозито, то ничего не случилось бы... Нет, чепуха все это! К тому времени девушка уже погибла. А прежде дела у Эспозито шли хорошо.
Лоренцини побеседовал с ребятами, не объясняя им причин, поинтересовался, не знают ли они чего о подруге Эспозито. Особенно внимательно расспросил Ди Нуччо, который был родом из Неаполя и утверждал, что Эспозито влюблен. Но тот объяснил, что просто выдвинул предположение: ведь одно время Эспозито, приодевшись, часто выходил по вечерам в город, а потом вдруг перестал. Конечно, он ни с кем из них не откровенничал. Как сержант, да еще новоиспеченный, он не стал бы коротко сходиться с младшими. Лоренцини должен это понимать, он же непосредственный начальник Эспозито.
Эспозито жил в казарме, вдали от дома и старых друзей. У него никого не было. Кроме инспектора. Молодого человека поручили его заботам, но он не мог откровенно рассказать ему о своих трудностях, и в этом была его, инспектора, вина.
— Я приготовлю тебе чая с ромашкой.
Зажегся свет.
— Что?
— Салва, ты уже полчаса в темноте бегаешь по комнате. И простыни на твоей стороне все равно что на поле боя. Поправь постель, а я принесу чаю. Тебе с медом?
41 
