49 
— Да вы что! Ну и разозлились вы, наверное!
Пока она говорит... Он был уверен: она знает, что ему нужно, и ее намеки вызваны состраданием, а не праздным любопытством.
Поезд шел уже почти по окраине Флоренции. Она предложила ему конфету.
— Спасибо.
— Это фруктовый мармелад. Нужно иногда съесть сладкого, чтобы встряхнуться. После такой длинной ночи.
— Да.
— Не так уж много народу ездит из Рима на этом поезде. Теперь пустили экспресс, на нем-то гораздо быстрее.
— Он отходил раньше, а я так устал...
Боясь разорвать невидимую нить, соединявшую его с безопасным, разумным миром, Гварначча в холодном свете зари донес ее маленький чемодан до стоянки такси. Его-то ждала полицейская машина — с другой стороны платформы на пристанционной площади. Он придержал для нее дверцу и сказал только, поскольку больше сказать было нечего:
— Спасибо.
— Я хочу, чтобы его тело доставили во Флоренцию. Я хочу, чтобы вскрытие произвел Форли. — Объяснений он не давал.
Капитан не требовал объяснений, лишь заметил:
— Римский магистрат ни за что не позволит.
Мысли инспектора все еще бродили в бархатной римской ночи. Две перистые пальмы в свете круглых желтых ночных фонарей у входа в семейную тратторию. Веселый официант в красном полосатом жилете, подающий ему знаки, пока он стоит на мостовой и жмет на медный звонок. Полдвенадцатого ночи, а до сих пор жарко. В траттории кто-то играет на мандолине и поет, и тут же кричат официанты, передавая заказы на дымную кухню. Инспектор вспоминает лицо Эспозито, смотрящее в разные стороны, и как выпали мозги, когда его стали двигать. Из-за жары и огней происходящее вокруг кажется нереальным, чересчур театральным и не может отвлечь его от этой картины. Ему не терпится поскорее уехать из Рима...
Он заставил себя вернуться в сегодняшний день, в этот тихий кабинет, сосредоточиться на том, что говорил капитан.
— Я мог бы попытаться, на том основании, что нам требуется образец его ДНК в связи с продолжающимся расследованием по делу об убийстве японской девушки...
— Акико.
— Что, простите?
— Ничего. Ее имя Акико. Акико Камецу.
— Ах да, конечно.
— Я хочу, чтобы Форли произвел вскрытие. Ее имя... Я все никак не мог вспомнить. Мне только что пришло в голову, что в этих фильмах про реальные преступления, которые иногда показывают по телевидению ... или про войну... порой говорят: фильм основан на подлинных событиях, однако имена изменены, ради того чтобы защитить невиновных. Никогда этого не понимал. Кто они, эти невиновные? Можно ли столь четко разделить вину и невиновность? Теперь-то я понимаю: нет, никто из нас не может считаться полностью невинным. В действительности все устроено по-другому. Все, кто вовлечен в это дело: сама Акико, мастера, Эспозито... — все они невиновны, понимаете, но кто же тогда...
— Гварначча, вы слишком устали. Не знаю, что на вас нашло. Зачем вы сорвались среди ночи, когда можно было переночевать там? А уж мчаться сюда прямиком с вокзала определенно не было причин. Вы хоть позавтракали?
— Позавтракал? Нет. Кажется, нет... — Во рту он чувствовал сладкий привкус, но не помнил, чтобы пил кофе.
— Поезжайте домой, Гварначча, и выспитесь.
— Да. Мать Эспозито звала его Энцо. Я знаю, что говорю неясно. Это просто потому, что я стал видеть вещи в другом свете.
— Вы устали. Но я понимаю, что вы к тому же очень огорчены. Сейчас уже ничем не поможешь, надо забыть об этом несчастном деле. Вы, как и я, любили Эспозито. Я связывал с ним большие надежды. Но его смерть по крайней мере искупает преступление. Мы должны жить дальше, не тревожа память о нем.
— Нет, нет! Для его матери смерть не искупает преступление. Мы должны защищать невиновных, верно? Теперь я понимаю, кто они, и я должен отыскать того, кто не из их числа. Я хочу, чтобы тело доставили сюда, потому что профессор Форли может мне помочь.
— Я же сказал, что попытаюсь, но надежды особой нет. Сколько раз я вам повторяю: идите домой, а вы и не шевелитесь.
— Ах да. Извините. — Он знал, какой у него сейчас, должно быть, вид. Лоренцини не раз ему описывал: «Вы сидите как бульдог, который вот-вот вцепится в чью-то ногу. Вы дышите так глубоко и медленно, что это похоже на рычание. Помоги, боже, владельцу этой ноги, в которую вы вонзите свои зубы. Почему вы просто не обратитесь за ордером, как все нормальные люди?»
Но как можно обращаться за ордером, если не знаешь, чье имя должно быть в нем указано? Только вежливость и официальность встречи не позволяли капитану выразиться в духе Лоренцини, но инспектор повторил:
49 
