11

— Я знаю, тысячи людей в мире постоянно страдают и испытывают ужасную боль. Вот вы смотрите на меня — у вас такие добрые, внимательные глаза — и, наверное, удивляетесь, почему я так спокойна, даже счастлива. Откровенно говоря, я всегда боялась боли. В детстве вопила в кабинете зубного врача, а прививки становились настоящей трагедией. И тем не менее жуткая боль в ушах, кинжалом пронзавшая мозг, от которой я поначалу боялась сойти с ума, стала в конце концов частью моей жизни. Наверное, если мучения продолжаются долго, мозг как-то приспосабливается, отодвигая порог чувствительности. Боль становится нормой, и только нечто совсем уж чудовищное заставляет человека вновь ее ощутить. Знаете, я когда-то боялась не только боли, но и болезни, особенно рака. Теперь — нет. Теперь я уверена, что справлюсь.

Цепь была ужасно тяжелая, и каждое движение было настоящей пыткой. Раны на запястье и лодыжке все сильнее болели, несмотря на усилия Лесоруба. Но гораздо хуже были душевные страдания, потому что не было иной причины заковывать меня, кроме жестокости. Жестокости «босса», которого я никогда не видела.

И все же маленькая радость может сгладить все. Солнечный луч, прикоснувшийся ко лбу, когда я сидела у палатки. Или, хотя я готова была довольствоваться холодной водой и черствым хлебом, чашка прекрасного кофе, запах которого смешивался со сладким запахом древесного дыма в чистом утреннем воздухе. Теперь я всегда буду ценить кофе больше, чем прежде, но никогда я не наслаждалась им так сильно, как в то время.

Я просила Лесоруба и получала за хорошее поведение некоторые поблажки, которые мне были необходимы; самая важная из них — возможность пользоваться судном по утрам на улице. Мне принесли в сумке одежду на смену: хлопчатобумажное на ощупь, очень дешевое белье и спортивный костюм. Потеплело, и у меня появились пластиковые тапочки вместо ботинок. Белье время от времени забирали и стирали. Может, этим занималась жена Лесоруба? Я пыталась представить, что ей известно, о чем она думает. Вспоминала слова Лесоруба о том, что выйти из этого бизнеса нельзя. Возможно, она ничего не думала, ни о чем не спрашивала, а просто боялась и делала что ей говорили.

Распорядок дня зависел от приходов и уходов моих стражей, от того, как они менялись, принося мне еду. Сутки были четко поделены, и в определенное время я размышляла о чем-то одном: о детях, работе, любимом человеке, родителях, прошлом, друзьях. Я выделяла для каждой мысли пространство и думала, думала. Знаете, когда живешь в другой стране, друзья становятся не менее важны, чем семья. Я научилась быть осторожной в своих размышлениях, старалась не отвлекаться от основной темы, не думать о том, что может расстроить меня, перед сном. Все равно печаль переполняла мои одинокие ночи. Она не мешала мне спать: у меня был слишком правильный режим дня, чтобы меня терзала обычная бессонница, но порой снились мучительные сны, даже кошмары.

Каждый раз после еды я аккуратно ставила поднос на землю, возвращалась в палатку, таща за собой цепь, и начинала вспоминать и размышлять. В некотором смысле мне повезло, у меня были тишина, покой и возможность многое обдумать, хотя вряд ли мне кто-нибудь поверит и уж точно не позавидует, правда? Наверное, я никогда больше никому не скажу об этом.

Я чувствую необходимость рассказать вам все, словно здесь остановка на полпути домой, пересечение двух миров и вы единственный человек, который знает и понимает оба. Уверена, что никто из обычного мира не поймет, где я находилась. Для них я просто отсутствовала. Думаю, что, вернувшись в свой собственный мир, я никогда не смогу говорить об этом.

Инспектор, прекрасно это понимая, сидел тихо и молчал, запоминая необходимые ему подробности, не решаясь делать заметки.

— Казалось, мама не слишком тяжело перенесла смерть отца. Она выглядела и продолжала жить как обычно, но это была лишь видимость. Я ощущала такую тоску, когда бывала дома, что ненавидела возвращаться, и старалась больше времени проводить у друзей. Мне было тринадцать, и я не понимала, что именно у нас дома не так, пока маму не забрали в специальную лечебницу. Помню, как моя тетя открыла дверь прачечной и обнаружила огромное количество пустых бутылок. Кажется, именно она сказала, тогда или позже: «Помни, с этого момента ты должна прочно стоять на собственных ногах. Это жестокий мир, и ты в нем одна. Никто тебе не поможет». Я училась несколько лет в школе-пансионе, проводя каникулы то у одних, то у других родственников, а затем против желания тети поступила в колледж.

  75