очень нудно 
21 
– Макс, ты напрасно так разволновался, – добавил невозмутимый Ресс. – Разве я сказал, что с твоим сыном что-то случится? Он вовсе не должен стать жертвой. Его место в дальнейшем раскладе не совсем ясно, но только потому, что не хватает еще какой-то составляющей.
– Надо было сразу сказать, – наставительно изрек Дэн. – И мир бы уцелел, и Макса бы не накормили чертополохом. Макс, ты «Винни-Пуха» читал?
– Я читал! – жизнерадостно возгласил Толик. – И очень надеялся, что Макс будет бегать кругами с высунутым языком… Ой! Макс, перестань! Я же хотел, как лучше! Прекрати, а то призову стадо ежиков, закаешься насылать мигрень на благодетелей! Ничего себе награда за спасение мира!
На том и закончился серьезный разговор, ибо в присутствии Толика деловые беседы никогда не длились более пяти минут. И началось безобразие, так как способность Толика провоцировать безобразия везде, где бы он ни появился, была столь же знаменита, как дурной глаз Макса Рельмо. Ресс пытался снять насланную мигрень, Макс спешно колдовал себе иммунитет от ожогов крапивы, попутно сожалея во всеуслышание, что не умеет насылать еще геморрой и импотенцию, по комнате гулко топали обещанные ежики, Дэн грозился всех побить, выгнать вон и заодно вызвать психбригаду…
Неудивительно, что Дэнова сопливая дочурка, которую угораздило припереться из школы как раз в разгар всего этого безобразия, полюбовалась на почтенных мэтров как на безнадежных идиотов и, в отличие от воспитанного дяди Макса, немедленно сказала то, что подумала:
– Старые уже, а ведете себя, как дети малые!
Жизнь продолжалась несмотря ни на что. Она, зараза такая, всегда продолжается, что бы ни случилось. Какие бы ни произошли события – радостные, трагические, кошмарные, все заканчивается… а жизнь продолжается. Плавная, могучая и неповоротливая река бытия не останавливается даже в великие моменты, потрясающие все человечество. Что уж говорить о такой мелочи, как товарищ Кантор, его любовь и ненависть, стремления и надежды, потери и комплексы… А также припаленная спина и безумные сны, ну откуда они берутся, эти сны проклятые!
Словом, все проходит, и события прошедших дней так же сотрутся и забудутся, смятые повседневной суетностью человеческого существования.
Примерно такими мыслями встретил Кантор первый вечер лета, лежа на полу в библиотеке и созерцая надвигающиеся за окном сумерки. Зализывать раны и отходить от потрясений ему было не впервой, и относился он к этому процессу, как и подобает воину – сознавал, что очередная неприятность завершилась, а жизнь продолжается, и терпеливо ждал, когда неумолимое время покончит с последствиями упомянутой неприятности. О том, что выздоровление процесс долгий и постепенный, он прекрасно знал на собственном богатом опыте, но столь же точно понимал, что это когда-нибудь закончится. Подниматься и ходить у Кантора получалось пока с большим трудом, однако лежать в постели он наотрез отказался. Во-первых, потому, что вообще не любил болеть, а во-вторых, находиться постоянно в комнате, где его посещали кошмары, видения и всякие мертвые короли, было неприятно. Гораздо лучше было валяться на мохнатом ковре в библиотеке, уложив голову на колени Ольге, и болтать о чем-нибудь глупом и неважном под мелодичное звучание музыкальных кристаллов, слушать ее сказки или просто дурачиться, обмениваясь шутками, зачастую совершенно безумными, вроде той девочки с водопроводным краном.
Иногда это помогало забыться, и на какое-то время сны, казалось, тускнели и стирались из памяти, тогда Кантору начинало казаться, что жизнь не настолько паскудна, как он привык считать. Но длилось это недолго. Недобрые мысли, с садистским упорством сверлившие мозги несчастного мистралийца, надолго не отлучались. Самой противной из них, вызывавшей у Кантора бессильную злость на весь белый свет, был незатейливый житейский вопрос: что дальше?
И Кантор, и его внутренний голос отвергали этот вопрос с редкостным единодушием. Но чем лучше становилось их общее самочувствие, тем наглее и упрямее врывался в их мысли проклятый вопрос, порожденный все тем же неумолимым течением жизни. И недалек уже был тот день, когда проблема станет насущной и потребует немедленного ответа.
Кантор оттягивал сей момент, как только мог. Даже самому себе он не решался признаться, что этот день, скорей всего, будет окончательным прощанием с удивительно неправильной девушкой, которая перевернула вверх тормашками его жизнь, и без того не отличавшуюся устроенностью и упорядоченностью…
21 
