19 
— Я не в теме. Чё, не сечете? Играйте сами.
Звон ключей. За дверью отделения стояли двое вертухаев.
Малосрочник глянул в их сторону. Привели кого-то. Новенького. Наверняка на место Бояна, камера пустовала, вчера утром его срочно перевели в Халль; он всех тут достал, кто-то стукнул вертухаям, и руководство немедля приняло меры — никакого кровопролития в отделении, ни под каким видом.
Новенький-то — здоровенный бугай. Бритоголовый, загорелый как негр, педрила из солярия. Малосрочник вздохнул, глядя, как он вошел в дверь, с вертухаями по бокам, вроде бы настороженный. Они прошли мимо стола в телеуголке, теперь их заметил и Хильдинг с остальными тремя картежниками. Обернулись. Новенький смотрел прямо перед собой, ничего не говорил, ничего не видел. Вертухаи подвели его к камере, бывшей Бояновой, он вошел, но дверь оставил нараспашку.
— Это еще чё за чмо долговязое? — Малосрочник кивнул в сторону новенького.
Хильдинг глубоко вздохнул, похоже, задумался, перебирая знакомцев по предыдущим срокам.
— Не знаю. Никогда его не видал. А вы?
Драган покачал головой. Сконе пожал плечами.
Бекир взял со стола две карты.
— Забей на него. Играем, у меня хорошие карты!
Малосрочник не спускал глаз с двери новичка.
Ждал. Он всегда ждал, когда они выйдут, а потом объяснял.
Через час двадцать минут он вышел.
— Эй, иди-ка сюда!
Малосрочник жестом велел новенькому подойти. Тот слышал его, смотрел перед собой, игнорируя требовательный голос в конце коридора. Медленно, чуть ли не демонстративно прошел на кухню, попил воды прямо из-под крана, подставив большую лысую голову под струю.
— Слышь, иди сюда!
Малосрочник разозлился. Тут его отделение. Он решал, кто ему отвечает, а кто нет. Это бритое чмо, похоже, не догоняет.
— Живо! Сюда!
Малосрочник указывал на пол перед собой. Ждал. Новенький не шевелился.
— Живо!
Не понимает. Новенький не понимает. Хильдинг чувствовал тишину. Беспокойно покосился на Малосрочника. Взял карты, вытянул палец, сделал другим знак повременить. Драган, Сконе и Бекир уже смекнули, будет драка, но бить будут не их, они сейчас в первом ряду партера, надеялись поглазеть и тоже чувствовали ее, тишину.
Новенький шагнул. К Малосрочнику. Они следили друг за другом. Он шел к тому месту на полу, куда указывал Малосрочник, прошагал мимо и остановился, только когда их разделяли считаные сантиметры.
Малосрочник никогда не опускал глаза. И сейчас не собирался. Новенький был выше его. Вероятно, метр восемьдесят пять. От левого уха до рта тянулся здоровенный шрам, похоже, то ли от ножа, то ли от бритвы; ему доводилось видеть шрамы от бритв, такие же, как этот, тонкие и глубокие.
— Меня зовут Малосрочник.
— И чё?
— Мы тут обычно представляемся друг другу.
— Да пошел ты.
Картины: Пер, и Ларрен, и мошонка, из которой хлестала кровь, и тетя Лайла, кричавшая у кухонной мойки, и он сам, метавшийся туда-сюда со своим шипом, спрашивая, куда бы еще воткнуть этот шип! Пер плакал, и он прицелился ему в глаза, но тут Ларрен отпустил Пера — только не в глаза, это уж чересчур.
Малосрочник дрожал. Старался скрыть дрожь, но все видели: он дрожит и сомневается. И опять сплюнул, на сей раз на пол.
— Ты откуда?
Новенький зевнул. Два раза.
— Из СИЗО.
— Да я, блин, смекаю, что из СИЗО, мать твою. Документы при себе?
Третий зевок.
— Слышь ты, Малосрачник, или как тебя там! Ты не хуже меня знаешь, что брать с собой в отделение приговор не положено.
Малосрочник раскачивался, вправо-влево, вправо-влево. Пер давно сыграл в ящик, окочурился без яиц, шип конфисковали как вещественное доказательство, в качестве которого он фигурировал вплоть до его заключения в колонию для несовершеннолетних.
— А мне насрать, что тебе положено! Я хочу знать, что ты натворил, мать твою, на хрена мне тут гребаные насильники и стукачи-педики!
Странно, каким тесным вдруг может оказаться помещение, как буквы, складывающиеся в слова и фразы, могут отскакивать от стен, захватывать все пространство, всю силу, словно нет вокруг больше ничего, только дыхание, тишина и ожидание.
Подойти еще ближе новенький не мог, но подошел. И прошипел, брызгая слюной:
— Приключений ищешь на свою жопу?
Одному из них надо бы уступить, хотя бы опустить взгляд. Однако же нет.
— Так вот, заруби себе на носу раз и навсегда, Малосрачник. Никто — понял? — никто не смеет называть меня стукачом-педиком или насильником. И если какой-нибудь хренов алкаш-онанист разинет варежку, дело может кончиться очень плохо. — Новенький тыкал Малосрочника в грудь указательным пальцем. Несколько раз и довольно сильно. Он по-прежнему шипел, только теперь на тюремном романи: — Хункар ди рутепа, бюробенг?
19 
