20 
Они были вознаграждены зрелищем всадника на вороном коне, одетого в черное, в черной маске на лице. Он скакал вниз по улице. Причем поперек седла широкой частью вверх лежало нечто, весьма напоминавшее мисс Джессику. За ним следовал эскорт, возглавляемый четырьмя солдатами, наполовину запутавшимися в сети, которую тянули еще двое. Их это, по-видимому, ничуть не беспокоило. Солдаты хохотали от души. За солдатами шел Бен Сэмпсон. Он поддерживал еле переставлявшую ватные ноги Эбшейль Уэнтворт. А ниже по улице горожане наблюдали, как миссис Сэмпсон со старшими сыновьями лихорадочно вытаскивали ящики с контрабандой из Бенова чулана.
Никто не имел ни малейшего понятия о том, что, собственно, происходит, но вся улица разразилась смехом, когда всадник в черном сбросил Джессику Таггерт в корыто с грязной водой, по лености оставленное на улице хозяйкой Коффин на ночь.
Джессика выглянула из корыта, моргая и стряхивая воду с лица.
— Соблаговолите извиниться от моего имени перед миссис Коффин за разбитую посудину, — бросил через плечо Мститель, пришпорил коня и был таков, растворившись в черноте ночи.
Слух Джессики терзали раскаты хохота, когда она попыталась выбраться из остатков корыта. Она пыталась сохранить при этом достоинство, но это было не легко. Казалось, весь Уорбрук сбежался сюда поглядеть на нее и посмеяться.
Подняв как можно выше голову, Джессика наконец поднялась. Она прекрасно сознавала, что ее вид в промокшей морской одежде, облепившей тело, станет дополнительным источником веселья.
Из ниоткуда возник Натаниел, взял ее за руку и поддержал. Дорогой, милый Натаниел, подумала Джессика, раскаиваясь за все те многочисленные случаи, когда она грозилась прибить его за безобразные выходки.
— Не смейте смеяться над моей сестрой, — крикнул Натаниел. Но это никого не остановило.
— Отведи меня к Элеоноре, — выдавила Джессика. Нет, она не заплачет. Ничто и никто, никакие обстоятельства на этом свете не заставят ее плакать. Она выпрямила спину, задрала подбородок и постаралась не смотреть по сторонам.
Натаниел по причинам, известным ему одному, привел Джесс не к Элеоноре, а к Мэйеру Монтгомери.
Вся ее энергия ушла на усилие не заплакать, а она просто стояла, довольно глупо разглядывая старшего Монтгомери, на старости лет прикованного к постели. В детстве он был для Джессики существом высшего порядка, а после ранения, стоившего Сэйеру ног, Джесс видела его лишь мельком.
Она с трудом воспринимала рассказ Ната старику о происшедшем. Почему она насквозь мокрая и ее одежда воняет рыбой до небес. И отчего лицо опухло, а веки набрякли невыплаканными слезами.
По мере повествования глаза Мейера округлялись все заметнее. Потом он развел руками:
— Как мужчина я теперь мало на что гожусь. Но у меня есть еще плечо, на котором могут поплакать красивые девушки.
Джессика не заставила себя долго ждать и буквально упала на грудь старого Монтгомери, разрываясь от рыданий.
— Я ему ничего не сделала, — горько сетовала она. — Я его никогда раньше и не видела, какое он имеет право меня целовать?
— Эх, но ведь он тот самый Мститель, — увещевал ее Сэйер, поглаживая по спине, не обращая внимания на крепкий рыбный дух. — Большинство девушек вело бы себя, как Эбигейль.
— Эбигейль идиотка, — возразила Джессика, чуть отстраняясь от него.
— Верно, — улыбнулся Сэйер. — Но чертовски аппетитная. Для поцелуев годится в самый раз.
— Но я… Я хочу сказать… — И Джессика опять расплакалась. — Я не нравлюсь парням, а они мне.
— Нет, ты им нравишься. Они тебя просто боятся. Едва ли кто из них может сделать половину того, что делаешь ты. Они видят, как ты капитанствуешь на своей дырявой лоханке, вытягиваешь и буксируешь якоря и… — Сэйер улыбнулся, — держишь в узде юного Натаниела, и они знают… ты больше мужчина, чем они.
— Мужчина? — ахнула Джессика. — Они считают меня мужчиной?
Старший Монтгомери притянул Джесс к себе, погрузив руки в ее ниспадавшие до талии волосы.
— Ничуть не бывало. Они все знают, что самая красивая девушка, которую они в жизни видели, это ты.
— Но не такая красивая, как Эбигейль, — ответила Джессика, украдкой заглядывая в лицо Сэйеру краешком глаза.
— Эбигейль хороша сейчас, когда ей шестнадцать. Потом ее красота исчезнет. Ты же, моя дорогая, будешь красивой и в сто лет.
— Хотела бы я, чтобы мне стукнуло уже сто лет. Как я завтра на людей смотреть буду? Он поскреб пальцами подбородок:
20 
