очень нудно 
137 
Как я уже сказывала, все это время я сидела, словно на угольях. Впрочем, повествование о Роксане не привело к моему разоблачению; я позволила себе показать, что меня огорчает существующее якобы сходство между мною и этой веселой дамой, о которой, несмотря на восторженный тон, в каком о ней говорила рассказчица, я отозвалась с осуждением.
Однако впереди меня ожидало большее испытание. В простоте душевной моя квакерша обратилась ко мне со словами, от которых мои муки возобновились с прежней силой.
— Не находишь ли ты, — сказала она, — что, судя по описанию, наряд той дамы как две капли воды схож с твоим? Да, сударыня (это уже капитанше), у нашей миледи имеется турецкий или персидский наряд, и даже еще богаче, я думаю, чем тот, о котором здесь говорилось.
— Ну нет, — возразила моя девица. — Богаче платья моей госпожи быть не может! Оно было все расшито золотом и бриллиантами, а головной убор — не помню, он как-то назывался по-особенному, — так и сверкал; столько в нем было драгоценных камней, да и в волосах тоже!
Никогда прежде присутствие доброго моего друга квакерши не бывало мне в тягость, но в эту минуту я дала бы несколько гиней, чтобы от нее отделаться; ей показалось любопытным сравнить оба наряда, и она с полным простодушием принялась описывать мой; больше же всего я боялась, как бы она не вздумала заставить меня показать его, на что я решила ни в коем случае не соглашаться. До этого, впрочем, дело не дошло, и квакерша лишь попросила мою девицу описать тюрбан, или головной убор; та описала его с большим искусством, а квакерша и скажи, что мой тюрбан точь-в-точь такой же! После того как, к величайшей моей досаде, был обнаружен еще ряд подобий между туалетом Роксаны и моим, дамы не преминули обратиться ко мне с просьбою показать мой наряд; всеобщее желание его увидеть было так сильно, что они сделались просто назойливы.
Я всячески отнекивалась, но затруднялась найти предлог для отказа, как вдруг мне пришло в голову сказать, что наряд мой вместе с другими платьями, в коих у меня, меньше всего надобности, уложен в сундук, который я подготовила для отправки на судно; зато, если мы в самом деле поплывем в Голландию вместе (чего я ни в коем случае решила не допускать), тогда, сказала я, как только я разберу вещи, я сама явлюсь перед ними в этом наряде; но только, прибавила я, не ждите, чтобы я вам сплясала в нем, как эта ваша леди Роксана.
Уловка моя удалась вполне, и я наконец вздохнула свободнее. Словом, — чтоб не затягивать рассказа, — я выпроводила своих гостей (правда, на целых два часа позже, чем мне бы того хотелось).
Как только они ушли, я кинулась к Эми и дала выход своему исступлению, пересказав ей все, что было; вот видишь, сказала я ей, сколько вреда причинил один твой неосторожный шаг и как из-за него мы чуть было не попали в такую беду, из какой нам, верно, никогда бы уже не выбраться! Эми и сама расстроилась не меньше меня и, в свою очередь, дала выход чувствам, принявшись честить мою злополучную дочь на все лады, называя ее проклятой девчонкой, дурой (а то и еще более крепкими прозвищами). Но тут вошла моя добрая, честная квакерша и положила конец нашему разговору.
— Ну, вот, — говорит она с улыбкой (ибо ей всегда была свойственна спокойная веселость духа), — наконец-то ты избавилась от своих гостей! Я пришла тебя с этим поздравить, ибо видела, что они сильно тебя утомили.
— Что верно, то верно, — сказала я. — Эта глупенькая девица совсем нас замучила своими кентерберийскими историями[130]; мне казалось, что этому конца не будет.
— Она, однако же, как я заметила, ни минуты от нас не скрывала, что была всего лишь судомойкой.
— Да, да, — сказала я, — судомойкой в игорном доме или притоне, да еще в том конце города; нашла, чем хвастать перед нами, добропорядочными горожанками!
— А мне все сдается, — сказала квакерша, — что она поведала нам всю эту длинную историю неспроста; у нее, должно быть, что-то на уме. Да-да, я не сомневаюсь, что это так!
«Если ты не сомневаешься, — подумала я, — то я уж и подавно не сомневаюсь; но только по мне было бы несомненно лучше, если бы ты сомневалась».
— Что же у нее может быть на уме? — спросила я вслух. — «Да и когда придет конец моим тревогам?» (это, разумеется, про себя). Затем я принялась расспрашивать мою милую квакершу, что она имеет в виду и отчего ей кажется, будто за речами молодой девушки непременно что-то кроется.
— И какой такой толк ей в том, чтобы все это рассказывать мне? — заключила я.
137 
