очень нудно 
98 
Было пятнадцать минут четвертого, когда он открыл дверь в свой кабинет.
Пока он ехал по пустынной трассе между Густавовой горой и Стокгольмом, наступило утро, свет лился откуда-то с моря, с востока.
Он продолжал пить кофе. Не для того, чтобы прогнать сон, – голова гудела от мыслей, так что спать совершенно не хотелось, – а для того, чтобы лучше думалось и чтобы справиться с этим мельтешением, прежде чем мысли сами примут решение, как это случается по ночам.
Он очистил письменный стол, сложив папки, стопки документов и фотографий прямо на полу. Таким пустым свой стол он еще никогда не видел, разве что когда впервые пришел в этот кабинет лет шесть-семь назад.
Затем он вынул из кармана смятый лист бумаги, который прихватил из дома, разгладил его и положил посреди стола.
Он, конечно, знал, что тот, чей карандашный портрет лежал сейчас перед ним, перешел границу дозволенного: подтасовывал факты в собственных интересах и был в ответе за ту ложь, которая на самом деле была не его ложью.
Свен Сундквист обводил рисунок пальцем, чувствовал, как вскипает в нем ярость, и понятия не имел о том, что ему со всем этим делать.
Ларс Огестам сделал то, что делал всегда, когда ему не спалось. Он надел костюм, вынул из портфеля все лишнее, чтобы он стал как можно легче, и вышел из своего дома в Вэллингбю[21] на прогулку под первыми рассветными лучами. До западной части Стокгольма, где находится Главное управление прокуратуры, три часа ходьбы.
Да. Замечательный вышел у них разговор. Он с трудом следил за его ходом, и это было непривычно. Эверт Гренс, к которому он испытывал восхищение и жалость, с одной стороны, признался, что ему по-прежнему неизвестен мотив, который заставил Лидию Граяускас оглушить охранника, захватить заложников, потребовать встречи с полицейским Нордваллем и, наконец, застрелить его и покончить с собой. С другой стороны, Гренс утверждал, что ее подруге Слюсаревой вообще нечего было рассказать следствию и поэтому сейчас она преспокойно сходит на берег где-то по ту сторону Балтийского моря.
Заснуть ему так и не удалось.
Пока Гренс сидел напротив него, он готов был довериться ему.
Теперь же он прогуливался под первыми солнечными лучами, успев перед этим позвонить в Южную больницу и предупредить охрану, что он намерен еще раз осмотреть морг.
Он даже не постучал. Так он поступал всегда. Эверт Гренс всегда входил без стука.
Свен Сундквист вздрогнул и посмотрел на дверь.
– Эверт?
– Черт, Свен, ты уже здесь?
Свен покраснел. Он всегда краснел так, что это все видели, и сейчас стыдливо потупил глаза, словно его застали врасплох. Перед ним на столе лежал лиловый Эверт Гренс, на которого он уже давно тупо пялился.
– Так получилось.
– Еще нет и половины шестого. В такую рань я обычно тут один на весь коридор.
Гренс так и стоял в дверях. Он сделал шаг вперед, Свен взглянул на лилового человечка и быстро прикрыл его рукой.
– Что с тобой, сынок?
Врать он был не мастак. По крайней мере, тем, кто ему очень нравился.
– Не знаю. Много всего навалилось.
Он как будто задыхался. Щеки пылали.
– Эверт, ты же сам знаешь. Южная больница. Журналисты вцепились в нас мертвой хваткой. Ты наверняка хочешь от них избавиться. Вот, составляю «рыбу» для пресс-службы. Они просили.
Он снова уставился на стол. Все. Больше он не выдержит.
Эверт Гренс шагнул к нему, остановился, помедлил секунду, потом повернулся и вышел, громко рявкнув на прощание:
– Отлично, Свен. Ты знаешь, что делать. Буду рад, если ты возьмешь на себя все это дерьмо с журналистами.
Южная больница занимала огромное, неуклюжее и уродливое здание, однако в первых лучах солнца оно выглядело почти красивым. Утро заливало красным светом его окна и плоскую крышу. Ларс Огестам вошел через главный вход и зашагал по пустому коридору. Не было и шести часов. Но уже скоро вся больница проснется.
Лифт остановился на цокольном этаже, и Огестам проделал тот же путь, который меньше двух суток назад преодолела Граяускас в своем больничном халате с целлофановым пакетом под ним, избитая, искалеченная, но уверенная, что никто никогда ее больше не ударит.
Бело-голубая лента огораживала конец коридора как раз там, где тогда залег Эдвардсон, хоть и в тридцати метрах от входа в морг, но так, чтобы видеть ту самую дверь, которой больше не было. Огестам пролез под первое заграждение и пробрался между руин, оставшихся от взорванных стен, туда, где прежде была дверь. Проем был опечатан: десятки метров бело-голубой ленты перекрещивались от одного края до другого. Он сорвал их и вошел внутрь.
98 
