22 
Забыванию сновидений способствует, кроме того, тот факт, что большинство людей вообще мало интересуется тем, что им снится. Тому же, кто в качестве наблюдателя интересуется сновидениями, и снится больше, вернее говоря, он чаще и легче запоминает сновидения.
Две другие причины забывания сновидений, добавляемые Бенина к указываемым Штрюмпелем, содержатся в сущности уже в вышеупомянутом:
1. изменение чувства связи между сном и бодрствованием неблагоприятно для взаимной репродукции и
2. иное расположение представлений в сновидении делает последнее, так сказать, непереводимым для бодрствующего человека.
При наличности стольких причин забывания нас не может не удивлять, как замечает и сам Штрюмпель, что все же целый ряд сновидений удерживается в памяти. Непрестанные попытки авторов подвести запоминание сновидений под какое-либо правило равносильно признанию того, что и здесь остается кое-что загадочное и неразрешимое. Вполне справедливо некоторые особенности запоминания сновидений были недавно подмечены: например, сновидение, которое субъект утром считает забытым, может всплыть в памяти в течение дня благодаря какому-либо восприятию, случайно соприкасавшемуся с все же забытым содержанием сновидения (Радешток, Тиссъе). Запоминание сновидений все же подлежит ограничению, значительно понижающему ценность его для критического взгляда. Мы имеем основание сомневаться, не искажает ли наша память, опускающая столь многое в сновидении, и то, что она из него удерживает.
Эти сомнения в правдивости воспроизведения сновидения высказывает и Штрюмпель: «Чрезвычайно часто и бодрствующее сознание наяву включает многое в воспоминание о сновидении: субъект воображает, что ему снилось то или иное, вовсе не имевшее места в сновидении».
Особенно критически высказывается Иессен (с. 547):
«При исследовании и толковании связанных и последовательных сновидений необходимо, кроме того, учитывать тот до сих пор мало оцененный факт, что относительно истины дело обстоит довольно печально: вызывая в памяти виденное сновидение, мы, сами того не замечая и не желая, заполняем и дополняем пробелы этих сновидений. Редко или почти никогда связные сновидения не бывают настолько связные, как представляются нам в воспоминании. Даже самый правдивый человек не в состоянии передать испытанного им сновидения без каких-либо добавлений и прикрас: стремление человеческого разума видеть во всем последовательность и связность настолько велика, что он при припоминании какого-либо бессвязного сновидения непроизвольно восполняет недостатки той связности».
Точным переводом этих слов Иессена звучит следующее безусловно самостоятельное воззрение В. Эггеpa (1895): «…наблюдение за сновидениями весьма за труднительно. Единственный выход – записывать содержание сновидения тотчас после пробуждения. Иначе приходит забвение – либо полное, либо – частичное. Но частичное забвение коварно: то, что не забыто, дополняется воображением, при этом „привнесенное“ не сочетается с сохранившимися фрагментами. Рассказчик, сам того не подозревая, становится артистом. Рассказчик искренне верит в достоверность своего, многократно повторяемого повествования и преподносит его как истинное, полученное с помощью выверенного метода».
Такого мнения придерживается и Спитта (с. 338), который полагает, по-видимому, что мы вообще лишь при попытке воспроизвести сновидение вносим порядок и связь в слабо ассоциированные между собой элементы сновидения, «приводим элементы, существующие наряду друг с другом, в отношение подчинения и взаимного исключения, следовательно, производим процесс логического соединения, недостающего сновидению».
Так как мы не обладаем никаким другим контролем над правильностью наших воспоминаний, кроме объективного, а так как в сновидении, которое является нашим собственным переживанием и для которого мы знаем лишь один источник познаний – воспоминания, этот контроль отсутствует, то какая же ценность может придаваться нашим воспоминаниям о сновидении?
д) Психологические особенности сновидения.
При научном исследовании сновидений мы исходим из предположения, что сновидение является результатом нашей душевной деятельности. Тем не менее готовое сновидение является нам чем-то чуждым, в создании чего мы, на наш взгляд, настолько мало повинны, что выражаем это даже в своем языке: «мне снилось». Откуда же проистекает эта «чуждость» сновидения? После нашего рассмотрения источников сновидений, казалось бы, что чуждость эта обусловливается не материалом и не содержанием сновидения; последнее обще по большей части у сновидения и бодрственной жизни. Можно задаться вопросом, не вызывается ли это впечатление своеобразием психологических процессов в сновидении, и попытаться произвести психологическую характеристику сновидения.
22 
