15 февраля 1978 года

Я сделал это. Я нашел его. Он где-то за дверью, сидит за кухонным столом с чашкой кофе в руках, а может, все еще лежит в постели, в объятиях своего любовника. Меня задействовали вовсе не для того, чтобы я нашел Патрика, но я это сделал, мне удалось то, что всем Салли, всем лучшим детективам в мире не удалось бы совершить. Сегодня я могу высоко держать голову: бюрократы и случайный листок копирки превратили меня в хромого экс-копа, но я знал, что получил бы золотой жетон. Почему же, как только палец коснулся звонка, мое сердце наполнилось сожалением? Почему мне хочется бежать без оглядки?

Я не мог сказать, когда догадался. Не было ни вспышки молнии, ни внезапного прозрения. Где-то в тревожном сне случайные линии и обрывочные детали сплелись в дорожную карту. Я просто проснулся, зная, что мне осталось сделать несколько последних шагов — и все прояснится.

Кэти все еще крепко спала, и я тихо вылез из кровати. Голова раскалывалась, от меня разило перегаром. Я в нерешительности постоял у кровати, прислушиваясь к окружающим звукам, чтобы понять, спят ли еще Мисти и Коста, здесь ли они вообще. Я не желал никому ничего объяснять, пока у меня не будет доказательств. В Манхэттене невозможно ничего не слышать, если только ты не глухой. Через минуту я решил, что либо Мисти и Коста еще спят, либо они у Косты. Я как можно тише принял душ. Подумав, что у Кэти должны быть запасные ключи, я прихватил связку и ушел.

Из телефона-автомата на Хадсон-стрит я набрал телефон «У Пути», подождал десять гудков, потом повесил трубку и снова перезвонил, думая, что в первый раз ошибся. На восьмом гудке кто-то поднял трубку, вернее — уронил телефон на пол. Я ждал.

— Господи, Луиза, я буду дома через несколько часов! — Голос Пита Парсона был хриплым со сна и алкоголя.

— Это не Луиза, Пит, — сказал я. — Это Мо Прейгер. Я в квартале от бара. Сделай мне одолжение, поднимись и впусти меня. Я все объясню при встрече.

Я повесил трубку и прошел квартал до бара. У меня была минута, чтобы придумать какую-нибудь чушь и выдать ее за чистую монету.

— Эй, извини, — буркнул я, — но это важно.

— Сейчас только половина восьмого утра. Что у тебя такого важного?

— Можешь дать мне пленку из твоего фотоаппарата? — спросил я, протягивая ему кружку черного кофе.

— Спасибо за кофе. У меня голова гудит. Итак, — сказал он, обходя бар, чтобы взять молоко и сахар, — чем так важна эта пленка, что я должен отвлечься от «лечения» синдрома?

— Вчерашний снимок Кэти, он мне очень нужен.

— Да, да, да, все что угодно. Дай мне допить кофе, я спущусь и…

— Я сам схожу, — предложил я, — и сразу вернусь.

— Пожалуйста.

Я заглянул к нему в офис и через пару минут вернулся в бар с пленкой, поблагодарил Пита за вечеринку и за то, что отдал пленку, пообещал напечатать комплект фотографий и для него.

— Знаешь, — позвал он меня, когда я уже направился к двери, — я не так давно уволился со службы, чтобы не учуять дерьмо, когда вляпываюсь. Делай с этой пленкой все что хочешь, мне плевать, я просто хочу, чтобы ты знал — меня не проведешь!

Я даже не попытался настаивать:

— Прости, Пит. Ты прав, мне она позарез нужна.

За полчаса я по телефону из кабинки на Хадсон-стрит отыскал фотографа, который согласился срочно проявить пленку. Настойчивость и «Желтые страницы» помогли. На Манхэттене, помимо писателей, художников и музыкантов, обреталось множество живших впроголодь фотографов. Проблема заключалась в одном — найти достаточно безумного, который захотел бы закрыться в проявочной в восемь утра в субботу.

Его студия-квартира находилась на Хестер-стрит в Южном Истсайде. Чтобы попасть туда, пришлось войти в подъезд, где воняло мочой и валялись использованные шприцы. Джулио открыл мне дверь, в руке у него дымился косячок. Я вежливо отказался от предложения затянуться пару-тройку раз. В гостиной на полу лежала худая, как смерть, девушка. Она явно была без сознания. Надеть на нее полосатую пижаму с желтой звездой на рукаве — сошла бы за узницу концлагеря.

  71